Критская Телица - [130]

— Этруск! — выдохнула Береника, обводя набившихся в опочивальню женщин круглыми от ужаса и волнения глазами. — Этруск и аттический мастер!.. Они связали меня! А госпоже приставили к горлу клинок...

Наложницы остолбенели.

— ...И уволокли неведомо куда!

— Не понимаю, — выдавила, наконец, Неэра.

— Они ворвались около полуночи! Не знаю, чего хотели! Грозились убить, а потом... потом утащили госпожу!

— Куда?

Береника лишь головой помотала.

Увлекая за собою бестолковую товарку, женщины высыпали в коридор и пустились наутек — в ту же сторону, куда незадолго до этого направился Менкаура.

* * *

Огорченный орел парил над островом Крит, забирая, как, возможно, помнит читатель, к северо-западу. Зрение у ягнятника было преотменное — куда лучше, нежели у востроглазого горца Клеона. И если даже тот недоуменно заморгал, узрев невозможное, то крылатому хищнику странное зрелище и подавно явилось во всех подробностях.

В небе, пятнаемом и затмеваемом дымной пеленой, парил человек.

Человек, летевший под странной треугольной плоскостью, прицепившийся к ней руками и ногами. Человек, вопивший от восторга (слыхать орел его, разумеется, не мог, но видел, как раскрывается рот и сияет ликующее лицо)[70], изменявший и направлявший путь легкими наклонами непонятного, распростертого над головою предмета. Человек, нарушивший привычный порядок вещей.

Заклекотав от удивления, орел взмахнул крыльями. Необычайный вид изрядно смутил огромную птицу, но орлы по природе любопытны, и ягнятник устремился вперед, стараясь приблизиться и познакомиться с воздушным странником покороче.

Это оказалось не слишком сложно. Ястреба или же сокола и думать было бы нечего настичь, оказавшись на расстоянии добрых двух миль, однако неизвестный летун просто-напросто плыл, увлекаемый незримыми потоками, кружил над островом, словно что-то высматривал...

Орел понесся во всю прыть.

* * *

— Ох! — только и выдохнул Эпей, спрыгнув с обрыва.

Сознание работало с непостижимой отчетливостью. Мастер поспешно утвердил ноги в длинных тонких опорах, приспособленных так, чтобы держать летящего безо всяких усилий с его стороны.

И тотчас темная полоска воды ринулась навстречу, начала стремительно вырастать и шириться.

«Неужели конец?» — мелькнуло в голове Эпея.

Умелый пловец, мастер непроизвольно перевернулся головою вниз, хотя нырнуть с такой высоты отнюдь не рассчитывал — да и как прикажете нырять, будучи пристегнутым к дельтовидному крылу?

Тем не менее, именно это движение спасло грека.

В жалких сорока локтях от водной глади Эпей внезапно ощутил, что падение замедляется. Крыло, набравшее необходимую скорость, внезапно обрело подъемную силу, взмыло вверх и начало постепенно возноситься, увлекая мастера на высоту, с которой он столь быстро и, казалось, непоправимо низвергся.

Словно те, кто минуту назад обучился плавать и впервые ощутил, как поддерживает ставшее невесомым тело неприветливая дотоле вода, Эпей руководствовался не разумом, а чувством, непроизвольно угадывая и совершая нужные наклоны. Он чудом разминулся с закраиной дворцовой кровли, описал полный круг, едва не коснувшись береговых утесов, и сам не заметил, как очутился в трехстах локтях над белыми крышами дворца, в довольно густом дыму, от которого разом запершило в горле.

Эпей закашлялся и почувствовал, что полет немедля потерял упругость, Треугольное крыло парило плавно и отнюдь не жаловало неожиданных сотрясений.

Затаив дыхание, эллин слегка наклонил «дельту». Следовало сей же час уходить в сторону, вырываться из дымной пелены и спешить на север.

Чистый воздух обнаружился довольно быстро. И мастер увидел остров с высоты, доступной горцам, обитающим в ущельях Левки. Эпей, разумеется, ошибся направлением и парил над самым Критом вместо того, чтобы забирать к открытому морю.

Не беда. От земли мастера отделяло уже не менее тысячи локтей, до склонов Левки, грозившей подставить дерзкому неприветливую каменную грудь, было вовсе не близко, а сделать прощальный круг и полюбоваться издали на дело рук своих Эпей, склонный к театральным эффектам, не преминул.

Уже проносясь над предместьями Кидонии, он припомнил, что обещал дать верховной жрице прощальный знак.

«И ведь совсем вон из головы, олух ты эдакий!» — ругнул себя мастер. «Кстати, Алькандра, видать, ни единому слову не поверила: отрядов на улицах не заметно... Одни толпы... Ничего, сейчас поверит...»

Эллин прянул в сторону предгорий. Туда, где зеленела Священная Роща. Он ощутил, наконец, зарождающуюся легкость, уверенность в себе — и, не сумев сдержаться, начал орать в полном и совершенном упоении, подобно впервые попавшему на качели ребенку:

— Эге-е-ей! О-ля-ля-ля! Летим! Лети-и-и-им!

Гул потрясенных кидонов, явственно заметивших летуна, разумеется, не был слышен Эпею, вознесшемуся на добрую треть мили, да и воздух в ушах свистел изрядно. И возгласов потрясенной Алькандры мастер услыхать не мог. Он совершил широкий виток над зеленой шерстью лесов и, подхваченный восходящими воздушными токами, устремился навстречу восходящему солнцу...

«Иола! Боги бессмертные! Иола!..»

Эпей поспешно заложил широкий, пологий поворот, обратился лицом к городской гавани, долго всматривался в стоявшие корабли — и с облегчением удостоверился, что афинской галеры среди них нет. Мористее, далеко за мысом, он различил две точки, а поближе — третью, по-видимому, миопарону.