Критика криминального разума - [2]

День 7 февраля 1804 года оказался самым холодным за всю историю. То утро я провел в городском суде Лотингена, работая над заключением по одной тяжбе, разбор которой занял большую часть недели. Герман Бертхольт взял на себя смелость улучшить местный ландшафт и обрубил две ветки у ценной яблони, принадлежащей его соседу, фермеру Дюрхтнеру. Ответчик уверял, что названное дерево портило вид из окна его кухни. Тяжба разделила наш поселок, так как всем жителям вопрос представлялся чрезвычайно важным. Если бы судьи отмахнулись от него, мог бы возникнуть прецедент, за которым последовала бы настоящая эпидемия противоправных действий. И я с головой ушел в работу над заключением по названному делу — …в силу вышеуказанного я приговариваю Германа Бертхольта к штрафу в тринадцать талеров и шестичасовому заключению в загоне для скота… — когда в дверь внезапно постучали и вошел секретарь.

— Вас какой-то человек дожидается, — невнятно прогнусавил Кнутцен.

Я с нескрываемым раздражением взглянул на своего пожилого секретаря. Грязную рубаху свою он так и не сменил, воротник уже совсем почернел, а сапоги были не чищены несколько недель. Он, наверное, снова возился с утками. Я проиграл сражение с ним и давно устал от жалоб. Гудьен Кнутцен принадлежал к немногочисленной горстке людей в поселке, которые были способны нацарапать на бумаге собственное имя. Лишь по этой причине ему удалось избежать судьбы своего отца и всех предков по мужской линии в их семействе. Однако ныне королевский кошелек опустел. Наш король избрал политику вооруженного нейтралитета, в то время как все остальные великие европейские державы пытались помериться силами с французами. В результате ради необходимости оплачивать военные расходы траты на гражданские нужды были урезаны самым беспощадным образом. Солдатам требовалось новое обмундирование, генералам — хорошее жалованье, лошадям — уход и кормежка. В общем, все должны были быть готовы к войне, в неизбежности которой уже никто не сомневался. В Бессарабии закупили тяжелые пушки, что навлекло на Пруссию новые тяготы и даже нищету. Экономия последнего времени особенно болезненно ударила по нижним судейским чинам, в том числе и по вашему покорному слуге. Но Кнутцена она отбросила прямиком в самое мрачное Средневековье. Его жалованье урезали вдвое. В результате Кнутцен стал стремиться работать как можно меньше и все то время, которое ему удавалось урвать у своих основных обязанностей, проводил с утками. Он снова сделался обыкновенным крестьянином. Подобно остальным жителям Европы, Кнутцен таким образом расплачивался за Французскую революцию и за тот ужас, который Наполеон вселил в обитателей нашего континента.

Елена пообещала подарить ему какую-нибудь из моих старых рубашек, как только в очередной раз в городе появятся торговцы вразнос. Я выглянул в окно, подумав, что в такую погоду торговые повозки еще не скоро загромыхают по нашей мостовой. Снова пошел снег. С неба падали хлопья величиной с лавровые листья. Вчера он тоже шел целый день, и сегодня с утра собирались тяжелые тучи. «Что может заставить человека высунуть нос на улицу без особой нужды в такой день?» — подумал я. Признаться, подобные мысли подхлестнули мое любопытство. Ну что ж, решил я, когда посетитель закончит рассказ о своих проблемах, я тотчас же закрою кабинет и отправлюсь домой.

— Пусть войдет, — сказал я.

Кнутцен вытер нос рукавом. Всякий раз, когда он снимал свою единственную куртку, что случалось крайне редко, создавалось впечатление, что она могла стоять сама собой.

— Ага, — произнес он и медленно удалился из комнаты.

Дверь Кнутцен оставил открытой, и я прекрасно слышал его бормотание, доносившееся из передней.

Несколько мгновений спустя плотно сбитый мужчина в дорожном платье темного цвета и высоких сапогах тяжело и решительно ввалился в мой кабинет, оставляя за собой след из капель и грязи от талого снега. Смертельная бледность лица посетителя и нездоровая дрожь в теле вызвали у меня подозрения, что он ошибся зданием. Он, несомненно, больше нуждался во внимании лекаря, нежели в услугах мирового судьи.

— Чем могу быть вам полезен, сударь? — спросил я, жестом указав гостю на стул, сам же снова уселся за стол.

Незнакомец еще плотнее запахнул на себе широкий плащ, продолжая дрожать, и громко откашлялся.

— Вы мировой судья Стиффениис? — прохрипел посетитель.

— Именно он и есть, — ответил я, кивнув. — Но откуда вы прибыли к нам, сударь? Вы же не из Лотингена.

Большие серые глаза моего гостя дерзко сверкнули.

— А разве вы меня не ждали? — спросил он с явным удивлением в голосе.

Я покачал головой.

— Видя столь внезапную перемену погоды к худшему, — ответил я, выглянув в широкое окно эркера на снег, падавший теперь почти сплошной пеленой, — я вообще никого не ждал сегодня утром. Тем не менее чем я могу быть вам полезен, сударь?

Гость помолчал.

— Разве дилижанс из Кенигсберга еще не прибыл? — спросил он вдруг.

— Не имею ни малейшего представления, — ответил я, не понимая, к чему он все-таки клонит.

— И вы не получили никакого известия от поверенного Рункена?

— Я вообще никакой почты не получал сегодня утром. Мне не знаком и герр поверенный Рункен. Я только слышал о нем.