Критика криминального разума - [154]

Если бы Кант знал…

Ян Коннен, Паула Анна Бруннер, Иоганн Готфрид Хаазе и Иеронимус Тифферх стали его жертвами. Он был источником того унижения, которое загнало в гроб поверенного Рункена, он способствовал убийству Морика, довел Тотцев до самоубийства, толкнул Анну Ростову в воду и сделал душу Люблинского еще страшнее, чем его лицо. На жизнь фрау Тифферх и ее злобной служанки навеки лег мрачный отсвет его вмешательства. Равно как и на жизни всех тех, кто знал и любил погибших. Кенигсберг и его жители оказались опутаны сетью ужаса, которую столь искусно сплел для них Кант.

И он убил Коха. Моего верного невозмутимого адъютанта. Послушного слугу государства и моего преданного спутника. Философия Канта всегда беспокоила сержанта, он находил ее небезопасной. Да и сам профессор Кант был ему подозрителен. Кох сразу почувствовал зловещий характер вовлеченности Канта в это дело, распознал признаки Зла в его лаборатории, я же был охвачен только восторгом перед великим философом.

Если бы Кант знал…

Он избрал меня лишь по одной причине. Я побывал в разуме убийцы. Как он сам определил. Он избрал меня — не господина поверенного Рункена или какого-то другого более опытного судью — в качестве восторженного поклонника красоты его последнего философского трактата. Высшее, запредельное проявление воли, акт, ведущий за грань Логики и Разума, Добра и Зла — немотивированное убийство. Мгновение, когда человек абсолютно свободен, когда с него спадают цепи моральных законов и обязательств. Он становится подобным самой Природе. Или самому Богу. Когда я осмелился настаивать на необходимости логических доказательств, рационально обоснованных объяснений, когда я не мог понять то, что ему хотелось, чтобы я понял, Кант просто открыл дверь и послал меня на смерть, набросив мне на плечи свой плащ. Ему неожиданно помешал Кох. Он принял на себя смертельный удар, предназначавшийся мне.

Если бы Кант знал…

Вызывая меня, он абсолютно не интересовался тем человеком, которым я стал, — прилежным судьей с женой и двумя малолетними детьми из спокойного провинциального Лотингена. Ему был нужен запутавшийся в своих чувствах и пребывающий в смятении юноша, которого он когда-то повстречал, юноша, забрызганный кровью короля, казненного у него на глазах на парижской площади, угрюмое создание, спокойно наблюдавшее за смертью собственного брата, идиот, простодушно открывший ему самые мрачные тайны человеческой души, когда они однажды прогуливались вместе в тумане у Кенигсбергской крепости. Доверяя мне расследование этого дела, профессор Кант рассчитывал воскресить того демона, которого он повстречал семь лет назад.

И ведь ему почти удалось, подумал я со страшным содроганием, в течение дней, проведенных мною в Кенигсберге, вызвать того жуткого призрака.

Головы в сосудах зачаровали меня больше, чем я осмеливался признать. И ведь меня восхитила далеко не только научная сторона увиденного. А разве я не ощутил приятного волнения, когда обследовал застывшее тело адвоката Тифферха? Или расколотый череп Морика? А когда я нанес удар по распухшей физиономии Герды Тотц и взирал на кровавую маску, что осталась от лица ее мужа после его самоубийства? Я с готовностью принял мысль о применении пыток, когда появилась такая возможность, несмотря на предупреждение Коха. Август Вигилантиус при нашей первой встрече пробил широкую дыру в моей тонкой броне из показной нормальности. Затем Анне Ростовой удалось пробудить мой темный «анимус», узнав в нем нечто родственное — природу, столь же извращенную и проклятую, как и ее собственная. Разве осмелюсь я отрицать, что меня возбудила ее животная дьявольская чувственность?..

Устыдившись, я закрыл глаза.

Но в глубинах моей души закипал протест.

Нет! Я сделал все это с единственной целью — поймать убийцу. Я воспользовался лабораторией Канта в интересах науки и методологии. Вот чем я восхищался, а отнюдь не зловещими экспонатами. Окоченевшее тело Тифферха рассказало мне, каким образом были убиты жертвы. Я поднял руку на Герду Тотц, чтобы уберечь ее от гораздо более страшного наказания. Я никак не мог предвидеть отчаянную решимость, связавшую мужа и жену. Затем на сцене появилась Анна Ростова. Она очень отличалась от Елены — женщины, которую я избрал в качестве спутницы жизни. Были мгновения, когда я рассчитывал спасти несчастную альбиноску от последствий ее преступлений. Не для того, чтобы овладеть ее телом, а чтобы спасти прекрасную плоть Анны от насилия солдатни.

С точки зрения Канта, я не сумел по достоинству оценить красоту этих убийств. Но я уже был не тем человеком, за которого он принимал меня. Тот призрак ушел навеки. Сердце мое согрела, исцелила, спасла любовь. Любовь жены. Любовь моих малюток. Любовь к Закону. Любовь к Нравственной Истине. Ничто из того, что подбрасывал мне на пути Иммануил Кант, не могло пробудить снова ту темную и тайную сторону моего «я». Семью годами ранее, прогуливаясь с профессором Кантом в холодном тумане вокруг Крепости, я полностью исцелился. Я возродился к новой жизни. И исцелил меня он сам…

Собрав листы рукописи, я бросил на стол монету и выбежал из кафе на улицу. Снаружи холодный вечерний воздух показался мне истинным благословением. Он сразу освободил меня от всех сомнений относительно того, что я должен был предпринять. Теперь я прекрасно знал, как должен поступить. Как сказал бы сам профессор Кант, это был Категорический Императив. Я, конечно, чувствовал и мрачную иронию происходящего. У меня не было выбора. Разум принуждал меня. В сложившихся обстоятельствах другого пути достичь Высшего Блага не было.