Критика цинического разума - [53]

В таком сумеречном состоянии, когда двери приотворены, тай­ны исчезли, а маски наполовину сняты — и, несмотря на все это, ощущение недовольства ничуть не ослабевает — немецкая про­светительская интеллигенция оказывается не в первый раз. В ис­торическом разделе этой книги я намерен описать «Веймарский симптом» как ближайшее к нам по времени зеркало эпохи, в кото­ром мы можем увидеть себя. Уже в Веймарской республике продви­нутая интеллигенция достигла той стадии рефлексии, на которой критика идеологии превратилась в одну из возможных обществен­ных игр, в которой каждый мог заглянуть под маску каждого друго­го ее участника. На этой стадии развития возникает уже опыт «то­тального подозрения в идеологизированности», о котором позднее, после второй мировой войны, говорилось так много, а так много го­ворилось потому, что было большое желание увильнуть от серьез­ной игры этой критики.

Если однажды на минуту натянуть на себя черную футболку рефери, можно увидеть перед собой четко размеченное игровое поле с хорошо известными тебе игроками, стандартными игровыми ситу­ациями и типичными нарушениями правил. У каждой из команд есть наигранные комбинации для критических атак; сторонники религии прессингуют ее противников и наоборот, причем у каждой из ко­манд заготовлена и метакритика в ответ на критику идеологии, если ее поведет соперник; наиграны и комбинации в диалоге между мар­ксистами и либералами, равно как и в матчах марксистов и анархис­тов, анархистов и либералов; в этом диалоге заранее известно при­близительное штрафное время за нарушение правил анархистами, а также предсказуемо уныние либералов и марксистов, которое насту­пит, когда они узнают, сколько лет штрафного времени заработали они; достаточно хорошо известно, какие упреки выставят друг другу «естественники» и «гуманитарии», настолько пассивна, угрожая за­стоем, критика идеологий в споре между военными и пацифиста­ми — во всяком случае в том, что касается творческих черт этой критики. Следовательно, для описания состояния критики идеологий вполне годится название фильма, поставленного по Сартру, пусть даже и полвека назад: «Игра закончена».

IV. Марксистская элегия: Альтюссер и «провал» в Марксе

Однако Просвещение как было, так и осталось неудовлетворенным результатами. Вторым крупным фактором, вызвавшим его самооп­ровержение, стало разочарование в марксизме. Зрелище того, что сталось с «ортодоксальными» марксистскими движениями — с ле­нинизмом, сталинизмом, Вьетконгом, Кубой и движением красных кхмеров,— и вызвало в значительной мере сегодняшний сумереч­ный свет цинизма. Глядя на участь марксизма, мы видим крах того, что сулило стать «разумным иным». Развитие марксизма вогнало в комплекс связей Просвещения клин принципа левизны — клин, извлечь который уже невозможно. Вырождение марксизма в идео­логию легитимации скрыто националистических либо открыто геге-монистских и деспотических систем разрушило столь много восхва­лявшийся принцип надежды, испортив радость, которая и без того достигается в истории с превеликим трудом. И левые тоже с трудом начинают понимать, что о коммунизме уже нельзя говорить с таким видом, будто еще не было ни одной попытки реализовать его на прак­тике и можно непринужденно начинать с чистого листа.

Уникальная двойственная структура марксистского знания была продемонстрирована мной в четвертом разоблачении: оно представ­ляет собой сложную теорию, которая одновременно освобождает и превращает человека в нечто подобное вещи. Овеществление стано­вится отличительным признаком всякого знания, которое стремится властвовать над вещами. В этом смысле знание Маркса с самого начала было знанием, стремящимся к власти. Задолго до того, как марксизм теоретически или практически добился господствующего положения, он уже избирал — вполне в стиле «реальной полити­ки» — тактику силы, которой предстоит захватить власть. Он всегда чересчур недвусмысленно навязывал «правильную линию». Он все­гда, приходя в неистовство, уничтожал всякую практическую альтер­нативу. Он всегда говорил сознанию масс: «Я твой Господь и осво­бодитель, у тебя не должно быть никаких иных освободителей, кро­ме меня. Всякая свобода, которую ты найдешь где-то в другом месте, есть мелкобуржуазный уклон». По отношению к другим просвети­тельским течениям марксизм тоже стал играть роль «отражающей свет плоскости». Интеллектуальные наставники марксизма вели себя точно так же, как цензоры из буржуазных министерств внутренних дел и полиции: они, конечно, внимательно изучали все, что предла­гали немарксистские просветители, однако подвергали цензуре то, что вызывало даже малейшее подозрение в нонконформизме.

Луи Альтюссер, прежний главный теоретик французской комму­нистической партии, вызвал десять с лишним лет тому назад немалый шум, заявив, что в учении Маркса можно констатировать «научно-теоретический провал», пропасть, отделяющую гуманистическую

идеологию от антигуманистической структурной науки,— пропасть, которая отделяет раннее и зрелое творчество Маркса. Этот глубокий разрыв, который Альтюссер, один из лучших современных знато­ков Маркса, обнаружил в теории, кажется, перекочевал в его соб­ственную личность. В какой-то мере он заразился тем, что обнару­жил. Он не смог избавиться от этой разорванности ни в науке, ни в политике, ни в личной жизни. Поскольку Альтюссер понимал Мар­кса симпатически, глубокий разрыв в теории и жизни Маркса нало­жил отпечаток на его собственное учение и его собственную жизнь _ отпечаток настолько глубокий, что он возможен только при истин­ном симбиозе. Можно решиться на утверждение, что этот конфликт и привел Альтюссера к его краху. На протяжении многих лет противо­речие между философскими взглядами и лояльностью коммунисти­ческой партии оказывало разрушительное воздействие как на его теоретическую работу, так и на его жизнь. Его жена была предста­вительницей социологии «большевистского направления», и конф­ликт между ортодоксией и познанием, между верностью и свободой преследовал его везде, даже в семейной жизни. Альтюссер постиг, что Маркс в известном смысле и сам перестал быть Марксом и что разрыв, сделавший его учение неоднозначным, постоянно затрудня­ет его влияние в теории и на практике. Сохраняя верность истине