Критическое исследование хронологии древнего мира. Том 1. Античность - [14]
Роман или история
Гошар и Росс рассмотрели также вопрос, история или роман лежит перед нами под именем «Тацит». Многочисленные указания на то, что именно роман, были предъявлены еще Вольтером. «… Он выставил целый ряд соображений, по здравому смыслу которые подрывали доверие к рассказу Тацита о смерти Агриппины. Если легенда безвредно выдержала (это было еще до Гошара и Росса. — Авт.) удары столь искусной и меткой руки, то виною тому отнюдь не слабость обвинительной логики в доказательствах Вольтера, но могущество таланта в рассказе Тацита. Он в трагических страницах летописи своей по обыкновению зачаровывает читателя настолько, что тому становится почти безразлично, как было дело на самом деле, и хочется, чтобы было так, как велит ему верить Тацит. Он давит впечатлением, как Шекспир, как Лев Толстой, как Бальзак, и нужно найти в себе не только большое мужество «своего мнения», но и значительную долю здравомысленной сухости, чтобы пройти очарованный лес его обаянии, не поддавшись его красотам, во всеоружии сомнения и анализа» ([8], стр. 324). И после того, как это очарование отодвигается на второй план, мгновенно из глубины текста поднимаются бесчисленные странности, настойчиво утверждающие, что перед нами все–таки исторический роман.
Огромное количество таких странностей перечисляют Гошар и Росс; мы не будем на них специально останавливаться, отсылая заинтересованного читателя к трудам этих специалистов–историков (см. также [8], стр. 325—350). Мы приведем только резюме одного из фрагментов — смерти Агриппины, описанной, между прочим, не только у Тацита, но и у Светония, и у Диона Кассия; поэтому подозрение в том, что мы имеем дело с романом, распространяется и на эти труды.
«Итак, ряд сомнительных, а часто прямо–таки несообразных подробностей, которыми окружена смерть Агриппины в рассказах трех основных историков, а больше всего у Тацита, дает нам право с убеждением согласиться с мнениями скептиков, относящих эти легендарные страницы к области не документальной истории, но исторического романа. Очарование художественными картинами и мощным языком Тацита заслонило от умов эстетических и любителей этической дидактики, притч в маске фактов, искусственное сцепление последних, далеко не безукоризненных даже в смысле художественной концепции. В конце концов, о смерти Агриппины историк вправе утверждать точно и определенно лишь одно — то самое, что 150 лет тому назад сказал еще Вольтер: «С ужасом признаю, что Нерон дал согласие на убийство своей матери, но не верю ни единому слову в истории с галерой»… Мы, в век телеграфа, телефона, быстрой печати и широкой гласности, тем не менее при каждой смерти крупного политического деятеля бываем свидетелями или читателями тучи легенд, ее окружающих и весьма часто приобретающих такую прочность, что затем с ними не могут спорить самые несомненные, документальные исторические доказательства… легенда впивается в общественное мнение… там, где нет документов и наглядных фактов, а что–то шепчет один инстинкт общественного мнения… там история — поневоле — соседка обывательской сплетни. Насколько же сильнее и влиятельнее быть должен был этот процесс «творимой легенды» в веках, когда общественное мнение не имело другого орудия к собственной своей формировке, кроме слуха и сплетни…» ([8], стр. 350—351).
Интересно также отмеченное Гошаром чрезвычайно большое сходство языка и тона собственных латинских произведений Поджо Браччолини с сочинениями Тацита. В этой связи весьма любопытна (см. [8], стр. 407) апологетическая характеристика Ланфана (1661—1728) Поджо как историка: «Нельзя, когда его читаешь, не узнать в нем Тита Ливия, Саллюстия и лучших историков римских». Лучше не скажешь!
Отношение историков к выводам Росса и Гошара
Гошар впервые заподозрил текст Тацита в амплифицированности после того, как он доказал, что знаменитый фрагмент 15:44 «Анналов» Тацита является подлогом. И только через несколько лет Гошар, наконец, понял, что дело здесь более серьезно, что речь идет не об одном фрагменте, а о всем труде.
