Кристина - [27]

Мне было все равно, позвонит ли он еще или нет; мне даже не хотелось, чтобы он мне писал.

По крайней мере мне не хотелось этого тогда. Но в последующие недели, когда дни шли, а вестей от него не было, беспокойство снова овладело мною, вернулось прежнее лихорадочное состояние. Словно в тревожном, полном галлюцинаций сне мне виделось мое будущее, и я с тоской тянулась к нему. Я была неспокойна и несчастна.

Когда же наконец пришло его письмо, я была вынуждена отказаться от встречи, ибо умер мой отец.

Однажды ночью за неделю до рождества, очнувшись от странного тревожного сна, он тронул Эмили за плечо и сказал каким-то чужим голосом:

— Я спущусь вниз, старина.

Эмили устала за день, и он прервал ее крепкий сон. Сквозь дремоту она подумала, что голос у него какой-то странный, да и разбудил он ее в сущности из-за такого пустяка. Она снова уснула. Спустя какое-то время, проснувшись и решив, что уже рассвет, она протянула руку и вдруг обнаружила, что отца нет рядом. Сон мгновенно оставил ее. Вскочив с постели, она накинула халат и, полная тревожных предчувствий, выбежала на лестницу. Ее часы показывали всего половину второго. Ей казалось, что, когда отец разбудил ее, был час ночи: возможно, она слышала бой часов на соседней церкви. Но даже полчаса было слишком много для его отсутствия. Спускаясь по лестнице, она начала дрожать.

Затем она увидела его в конце коридора: он шел, шатаясь, словно пьяный. Она увидела его потому, что свет уличного фонаря падал в круглое лестничное окно. Посмотрев на нее, отец спросил:

— Зачем ты здесь, старина? — А затем перед нею уже был чужой человек, ибо страшная гримаса исказила его лицо так, словно он решил в шутку напугать ее. — Старина… — снова промолвил он и упал к ее ногам.

Она закричала. Я спала так крепко, что не слышала ее крика. Она опустилась возле него, положила его голову к себе на колени, гладила его мокрый от испарины лоб, звала его по имени, целовала, кричала на него в гневе и безумном страхе. Она лихорадочно пыталась нащупать пульс, но пульса не было.

Все это она потом рассказала мне.

Я помню лишь, как увидела ее у своей постели, как даже в такую минуту она осторожно, шепотом, чтобы не напугать, будила меня:

— Кристина, твой отец… Ему плохо.

В памяти остались кошмарные минуты, как вслед за нею я спустилась в ярко освещенный холл и впервые увидела смерть; как, наспех накинув пальто, бежала по морозным улицам в поисках врача. А потом было то, о чем трудно писать, ибо в этом нет ничего нового, что бывает всегда, когда в дом нежданно входит смерть, — обычный ритуал, но для близких тягостный, невыносимый.

Больное сердце, заставившее отца покинуть Африку, сердце, которое в последние годы было постоянным предметом его забот, отказало — оно взбунтовалось, рванулось в последний раз и остановилось.

Два дня Эмили была словно окаменевшей. Этой простодушной, недалекой маленькой женщине плохо шла трагическая роль; но она любила с неистовым упорством и самоотречением — вся ее жизнь была в моем отце. Она хотела бы умереть вместе с ним. Несколько раз я заставала ее в каком-нибудь темном уголке в странной позе, с аккуратно сложенными на коленях руками. Она, очевидно, старалась задержать дыхание; грудь ее не вздымалась, глаза были широко открыты, и взгляд их устремлен в пустоту. Лицо ее покрывалось густой краской, пока щеки не начинали напоминать увядшие лепестки темно-красной розы. Затем, не выдержав, она с шумом выдыхала воздух. Мне кажется, она тешила себя нелепой надеждой, что так ей удастся умереть.

Она спокойно перенесла формальности и необходимые хлопоты. Но когда пришло время выносить гроб, она вцепилась в него своими крохотными сухими ручками, так что они побелели от напряжения, закрыла глаза и сложила губы в обиженную детскую гримасу. Я пыталась уговорить ее; но она ничего не слышала. Она только один раз сказала:

— Если я буду держать его, они не отнимут его у меня. Он не уйдет от нас. Я не отпущу его.

Все были в отчаянии. Время шло. Эмили своим телом прикрывала гроб, крепко обхватив его руками, и молчала. Наконец она широко открыла глаза, оглянулась вокруг, разжала руки и поднялась. С недоумением поглядев на свои руки с красными полосами там, где в них врезались острые края гроба, она пролепетала что-то похожее на извинения и вышла из комнаты.

Глава XII

Прошли похороны. На окнах снова были подняты шторы. Погода была мягкой для декабря, и весь день неярко светило солнце. Эмили бесшумно двигалась по дому, хлопоча по хозяйству. Как-то сам собой установился распорядок нашей жизни. Эмили предложила мне снова приглашать друзей на прежние вечеринки; однако дни танцев прошли. Мы вели натянутые беседы за чашкой чая, и мои друзья каждый раз вдруг вспоминали, что им надо пораньше вернуться домой.

Неожиданно Эмили придумала для нас игру. И хотя, мне кажется, мы все понимали, что эта игра была недостойной и глупой, она невольно увлекла нас и мы уже не смогли вырваться из ее плена. С этой игрой было связано сознание чего-то недозволенного. Мне казалось, что мои друзья входят в мой дом крадучись, волнуясь и в известной степени стыдясь.