Кристиан Ланг - человек без запаха - [2]

Я не стал дожидаться, чем завершится рассказ Ланга. Я просто задал ему вопрос в лоб: почему он сел за руль посреди ночи и решил уехать из Гельсингфорса? Ланг тут же во всем сознался. Тогда я заявил ему, что умываю руки — здесь и сейчас — в кафе на заправке «Тебойл», в 2.50 ночи 15 ноября 2000 года. Что бы он там ни натворил из любви или ненависти, пусть отвечает за это сам. Мы дружили более тридцати лет, и дружба наша прошла через многие испытания, но это вовсе не значит, что я добровольно стану соучастником преступления — в чем бы ни заключалась вина Ланга. «Слушай, нельзя требовать такого от друзей», — сказал я и посоветовал ему немедленно поехать в полицию Бёле и сознаться. Ланг покачал головой и заплакал. Мы посидели еще немного, продолжая разговаривать полушепотом, ночь за окном была дождливой и черной, и я в конце концов сдался: разрешил ему все-таки воспользоваться моей лопатой.

Во время процесса и пока газеты писали об этом деле, я боялся, что всплывет эта моя лопата. Вечерние газеты пестрели броскими заголовками, а передача «Полиция-ТВ» просила откликнуться очевидцев, которые могли бы пролить свет на события той ночи. Нетрудно представить себе, как пострадала бы столь безукоризненная репутация финских писателей, если б выяснилось, что в деле замешан не один, а двое отечественных писателей-романистов.

Но Ланг оказался настоящим другом, он не выдал меня и упорно настаивал на том, что лопата его собственная. По непонятной причине не объявились и посетители «Мамы Розы» или «Тин-Тин Танго», которые могли рассказать, что на площади Тэлё в машину Ланга садился какой-то мужчина. Зато нашлись свидетели, видевшие Ланга в кафе на заправке — он якобы разговаривал с мужчиной, личность которого до сих пор не была установлена за недостатком примет: мужчину этого просили отклиниуться (в описании говорилось, что я лысый — полный бред; у меня, конечно, довольно высокий лоб, но, согласитесь, это не одно и то же). Ланг категорически отрицал эту встречу: да, он действительно сидел за одним столиком с мужчиной лет сорока, признался он на допросе, но человек этот ему совершенно незнаком, и они ни о чем не беседовали, разве что перекинулись парой слов о мерзкой осенней погоде и бессоннице.

Сколько себя помню, я всегда завидовал Кристиану Лангу. В тринадцать у него уже была девушка, в шестнадцать появились волосы на груди, он был капитаном двух школьных команд, хоккейной и футбольной, окончил школу с пятью отличными оценками и средним баллом выше девяти. В двадцать пять он получил штук шесть разных премий за свой первый роман, а спустя десять лет, написав еще несколько романов и сборник эссе, стал телеведущим, чья харизма собирала зрителей у телеэкранов и располагала гостей студии к острым и в то же время задушевным разговорам.

Теперь Ланг стал еще более знаменит, только такой знаменитости вряд ли можно позавидовать. Сам-то я отделался легким испугом и не оказался замешан в это дело главным образом благодаря своей неизвестности. У меня была внешность Джона Доу[3], к тому же в своей про фессии я всегда слыл неудачником, и потому мне удалось остаться на свободе с совершенно незапятнанной репутацией. Обо всем догадалась только Габи: на протяжении нескольких недель, пока шел процесс, она смотрела на меня так, как только может смотреть жена на мужа, лопатой которого темной ноябрьской ночью вырыли яму для трупа.

2

После того как Ланг решил доверить мне написание и публикацию своей истории, в переписке и долгих беседах со мной он не раз подчеркивал, что даже вообразить не мог, что его роман с Саритой окажется столь продолжительным. Ланг полагал, что обстоятельства их первой встречи сулили обратное. Они познакомились июльским вечером. То лето было холодным и пасмурным. В жизни Ланга наступило время серьезных перемен и переоценки ценностей. Весной он развелся со своей второй женой, сын от первого брака, старшеклассник, судя по всему, употреблял наркотики, в придачу ко всему у Ланга случился бурный роман с режиссером студии девушкой на пятнадцать лет моложе его, и, кроме того, он утерял способность писать. Все лето Ланг просидел в городе. Передача временно не выходила, но Ланг хотел подготовиться к следующему сезону — весной зрительский рейтинг упал, и директор канала объяснил продюсеру Ланга, что в программу необходимо внести свежую струю. А еще Ланг думал начать работу над новым романом.

— Пойми меня правильно, — сказал Ланг, — я остался в городе, чтобы работать, а не бегать за юбками.

Но и в это серое промозглое лето вьдалось несколько вечеров, когда до самых сумерек было тепло, безветренно и влажно. Гельсингфорс окутывал запах духов и готовящейся пищи, небо еще долго сохраняло молочную белизну после наступления темноты, а дыхание прохожих источало аромат тайны и ожидания. Один из таких вечеров Ланг запомнил с почти графической точностью. Весь день он терпеливо сидел за компьютером в своем кабинете на Виллагатан, но так и не нашел ни сюжета, ни нужной интонации для нового романа. Он выпил слишком много растворимого капучино, и его застарелая язва снова дала о себе знать, к тому же, признался он, ему стало скверно от собственного одиночества. Поэтому с наступлением сумерек он отправился в «Корону» и выпил две бутылки густого темного пива. Через несколько столиков Ланг заметил мужчину в шляпе с пером в окружении слушателей. Он сидел в инвалидном кресле, его правая нога была загипсована по самое бедро. Ланг узнал его: это был старый рок-певец, который несколько дней назад упал с балкона и сломал ногу, тем самым обратив на себя внимание вечерних газет. Некоторое время Ланг наблюдал, как рок-звезда распинается перед своими поклонниками — он говорил о Лос-Анджелесе и о своих многочисленных гитарах, которые называл особым финским словечком skebat. Однако скоро Лангу надоело подслушивать, и он отправился в «Девятку», где заказал тушеную курицу с лапшой. Поев и выпив бутылку красного вина, он пошел на Шильнаден и заглянул в «Керму» послушать старый блюз в исполнении женского трио. Пока они пели, Ланг выпил два стакана водки с ананасовым соком, после чего разговорился за барной стойкой с одной из певичек. Похвалив их версию «Stand by Me», он предложил включить в репертуар другую песню Бена Кинга — «I Who Have Nothing». Но к своему удивлению, Ланг узнал, что девушка («Та, что действительно отлично пела», — возмущенно рассказывал он) никогда не слышала не только про «I Who Have Nothing», но и про Бена Кинга. Внезапно Ланг почувствовал себя старым занудой, погребенным под толстым слоем банальнейших воспоминаний. Ему захотелось осадить певичку — спросить, не видела ли она его по телевизору, но он не смог найти нужных слов: а вдруг она ответит, что у нее нет телевизора и что смысл ее жизни заключается в исполнении старых сентиментальньпс песен, о которых она имеет самое смутное представление. Ланг промолчал, а певичка вскоре нашла себе другого собеседника. Потом, признался Ланг, он выпил слишком много водки с ананасовым соком. Уже светало, когда он побрел домой — за три квартала, в недавно купленную, но довольно запущенную трехкомнатную квартиру на Скарпшюттегатан. Красота раннего утра настраивала на спокойный и серьезный лад, за облаками на востоке виднелась бледная настилка солнца. Над футбольной площадкой возле церкви Святого Иоанна выплыла тонкая дымка и, окутав шпили церкви, Ферландерский дом и Музей прикладного искусства, растаяла. Ланга поразило великолепие города: он долго стоял на пустой футбольной площадке и просто смотрел, чувствуя, как трезвеет от влажного утреннего воздуха. Добравшись наконец до дома, он лег спать и проспал до половины первого, потом встал, выпил пол-литра воды и съел три хлебца с тунцом. Затем, развернув газету, стал изучать программу телевидения и сокрушенно отметил, что его интеллектуальное ток-шоу заменили обычными летними программами: спорт, любительское хоровое пение и порнуха.