Криптия - [33]

А вот за дверью номера, где оставили Азата, слышны ругательства вперемешку со всхлипами. Слуга Шуаса — теперь уже бывший — раскис и плачет, не в силах заснуть, хотя ему, в отличие от хозяина, удавка не грозит. Но если его выгонят одного в Степь, это может оказаться пострашней удавки.

Саки, привалившийся в коридоре к стене, не обращает внимания на рыдания и жалостные всхлипы временного узника. Он, как и предвидел его господин, дремлет. Варинхарий, желавший было вначале его окликнуть и выругать, считает, что большой беды от этого не будет, и оставляет его в покое. Для порядка следует еще проверить конюха с помощником и сказителя, но у Гатталы уже подкашиваются ноги. Он, демон побери, больше всех потрудился сегодня и заслужил толику отдыха.

Мгновение поколебавшись, он идет не к себе в номер, а к Ланассе, которая, будучи женщиной мудрой, это предвидела и теперь с чистой совестью может погасить светильник.

В «Лапе дракона» воцаряются тьма и тишина.

А утром прежней жизни навсегда приходит конец.

Димн

Они снова смотрели на бухту, но не ради любования красотами. Серая башня к этому не располагала. Речь шла о морской торговле и об отношениях с Герне, будь оно неладно, это разбойничье королевство. Пришли к выводу, что по нынешним временам снова напасть на Димн сил у них не хватит. Но вот всячески препятствовать морской торговле они могут, а это может причинить городу ущерб не меньший, чем прямое нападение.

— Впрочем, оно, бывало, и сочеталось, — сказал Керавн. — Во времена Великой войны Данкайро поджег корабли, стоявшие в димнийской бухте, с помощью брандеров и перекрыл путь к городу с моря.

— Да, старики что-то такое рассказывали, — припомнил Монграна. — Удивительно, как он додумался до морской блокады. Он же степняк, моря в глаза не видел!

— Идея не скажу, чтобы особо новая. Такой же прием использовал Нари, полководец императора Ауренги, при осаде столицы герцога Ликаона… описаны и другие прецеденты… а Данкайро был степняк, но не дикарь. Он учился в имперской школе. В те времена вожди еще отправляли туда своих детей. Когда Тогон замыслил восстание, он сына из школы забрал. Но к тому времени тот уже успел прочесть «Сокровища стратагем». А к концу войны в войске Данкайро было достаточно людей из покорившихся городов, способных воплотить эти стратагемы.

— Однако ж из того, что мне известно, он был не из тех, кто учится военному делу по книгам.

— Безусловно. Но он умел книжные знания применять. — Сейчас доктор думал о Латроне, принадлежавшем — отчасти — к тому же народу, что и Данкайро. Он тоже применил, пусть и не так широко, книжные знания ради победы в войне, и чем это для него кончилось?

— Так вы и военной историей интересовались? — заговорил консул.

— Вы удивитесь, чем я только не интересовался. В умственном отношении я всеяден.

Однако, родившись на исходе войны, Керавн и впрямь серьезно интересовался ее событиями — не в том виде, в каком они изложены в официальных хрониках. Что ж, он застал достаточно очевидцев. Они, разумеется, тоже врали, как им и подобает, но из этого вранья можно было извлечь нечто любопытное. Однажды он даже беседовал с солдатом из тех легионов, что Данкайро прогнал под ярмом, а потом отпустил. Он-то отпустил, а император Матанга велел казнить каждого десятого из них за трусость, а остальных отправил на каторгу.

Так вот, старый каторжник рассказывал, что страшнее всего в Данкайро Воителе был его тихий голос.

Керавн и от других слышал, что тот никогда голоса не повышал. Одни говорили — сорвал, с юных лет отдавая команды, другие — что у него были слабые легкие. Он вообще, мол, слаб здоровьем был, и если б не ходил старший брат Шагара в те поры под отцовским проклятием, не получил бы Данкайро бунчук военного вождя Степи.

Впрочем, умер Данкайро не от легочной болезни, а от ран, полученных при взятии Димна.

Если он умер.

Ладно, все это к делам нашим насущным отношения не имеет. Кажется.

А вот что имеет…

— Высокочтимый господин консул. Может, уже перестанем ходить вокруг да около? Я, конечно, понимаю, что наши беседы имеют большую познавательную ценность, но ведь они ставят себе целью подогреть мое любопытство, не так ли? На медленном огне, поэтически выражаясь. И подогрели ведь. И будь я годами помоложе, меня, наверное, сейчас в Димне бы уже не было. Рванул бы по следам, пусть и давно остывшим. Но в мои лета одного любопытства недостаточно. Да и вам тоже. Так что извольте, господин Монграна, изъяснить мне — что вам от меня нужно и что мы оба с этого будем иметь?

— Вы, помнится, уверяли меня, что, хотя всю жизнь тяготели к магии, из-за отсутствия необходимого дара вынуждены были остаться теоретиком. А если бы вы получили возможность… перейти к практике?

Если б Керавн заявил: «Так не бывает!» или, наоборот, сразу ответил согласием, консул счел бы, что даром тратил время. Но доктор сказал:

— Значит, вы тоже пришли к выводу, что магический дар можно передать.

— Не сам пришел… меня привели некоторые документы.

— Почему же вы сами не воспользовались этой возможностью?

— Потому что мыслю трезво. Вы подготовлены к тому, чтобы принять… это наследство, я — нет. Если я попытаюсь это сделать, магия меня просто убьет. А вы знаете, как от этого защититься. Если вы ответите согласием, я не вытащу дар из ящика стола и не вручу его вам. Придется еще долго искать и предпринимать различные действия. Я при своей должности такого позволить себе не могу. И главное — относительно выгоды. Свою выгоду, полагаю, вы понимаете сами. Но суметь распорядиться полученным даром, получить от него практическую пользу… навряд ли это в вашем характере. Мне нужно, чтоб пользу получил Димн. Чтобы росло его процветание, чтобы он мог обороняться от врагов. Пример Нимра показывает, что город, находящийся под защитой магии, вполне может этого достигнуть. Не скрою, и я сам намерен кое-что получить от процветания Димна. И политическую и материальную выгоду. Такой расклад: вы защищаете город, я защищаю вас. От всяких неприятностей. А вы работаете в свое удовольствие, используя новые возможности, но не забываете при этом и про Димн.