Криптия - [10]

Не увидев в коридоре никого, кроме вопящей девки, Рох опустил дубинку и сплюнул.

— Заткнись, дура! Постояльцев перебудишь.

Но Дуча не унималась, только, поднадсадив голос, уже не орала, а сипела. И Рох зажал ей рот ладонью.

— В самом деле, милая… — спросил Боболон, — с чего шум? Померещилось что? Так ведь утро уже, солнце светит, нежить попряталась…

Он достаточно давно знал Дучу, чтобы понимать — при виде крысы или сороконожки она орать не стала бы.

Солнце и в самом деле светило, но в коридоре было довольно темно, и повар с охранником, еще не обвыкши в полумраке, не могли разглядеть, на что трясущейся рукой указывает Дуча.

Зато Боболон повел носом:

— Вроде воняет чем-то…

— И верно, — согласился Рох и, выпустив Дучу, подался вперед. Прежде чем он успел что-то сказать, раздался глас свыше:

— Что стряслось?

Хозяйка спускалась по лестнице. Обычно Ланасса не вставала так рано, но вопли на рассвете не были в обыкновении «Лапы дракона». Потому хозяйка не сочла за труд подняться с постели. Выглядела она сейчас не так хорошо, как вечером в зале — бледная, ненакрашенная. Однако даже с утра она не позволяла себе явиться распустехой. Успела накинуть приличное домашнее платье и шаль. И в отличие от Боболона и Руха, она, еще не получив ответа на свой вопрос, увидела пятна на стенах и брызги на полу — алые, а там, где подсохли — бурые. И красную лужу на полу.

— Это…

— Кровь, — сказал Рох, нагнувшийся над лужей. Затем выпрямился, потрогал одно из пятен на стене, посмотрел на замаранную руку. — Точно, она.

— Ах, мерзавцы, сукины дети, шутники недорезанные! — запричитал Боболон. — Узнаю, кто это сделал, — уши оборву! Нет, пусть Рох ему ноги поломает! Все погибло!

Ланасса недоуменно повела бровями.

— Так как же, хозяйка дорогая… Я ж говорил вчера… Мы, когда порося зарезали, кровь-то в ведро сцедили, и я его в погреб поставил, колбасу нынче собирался делать кровяную. А какие-то поганцы кровь всю и расплескали. Погибла, погибла наша колбаса!

Дуча икнула и зацепилась за Роха, как прислонилась бы к стене. Он это понял, и просто сказал:

— Стоило орать, дурища… — а потом добавил: — Это ты верно, Бобо, заметил. За такие шуточки надо ноги ломать.

— Все хуже, други милые, — сурово произнесла Ланасса. — Шутка, конечно, мерзкая, но получается, что у нас кто-то в погреб лазил. А я не настолько богата, чтоб такое допускать. Бобо, ты точно запер дверь в пристрой? — Именно там находился погреб.

— Да сроду я не забывал его запирать. Небось, дверь подломали.

— Если бы подломали, я бы услышал.

— Дрых ты без задних ног, не отпирайся.

— Дверь там основательная, — возразил Рох. — Грохот бы стоял еще тот.

— Дверь крепкая, а замок сопливый. Его и девка шпилькой расковыряет.

— Хватит препираться, — прервала их Ланасса. — Рох, проверь погреб. Бобо, разбуди Бохру, пусть поможет здесь Дуче. Ее всю трясет, а кровь надо отмыть.

— Да стучал я к нему в конуру еще до того, как Дуча завопила, не открывает, у клиента, должно быть…

Хозяйка недовольно хмыкнула. Здесь такое не заведено. «Лапа» — все-таки гостиница, здесь днем у слуг полно работы, и обычно Бохру об этом не забывал.

— Ладно. Из-за этого шума все наверняка уже проснулись, сейчас появится. А ты, Дуча, иди-ка лучше позови конюшенного мальчишку. Он от кровушки точно не завизжит, вот пусть тебе и поможет.

Хоть все и разъяснилось, оставаться рядом с кровавой лужей Дуче не хотелось, пусть даже это была не более чем грязь. И она охотно покинула коридор, притом что при иных обстоятельствах бурчала бы и шипела, что на конюшню с поручениями бегать — не для такой девушки, как она. Рох также пошел исполнять распоряжения хозяйки. Если погреб подломали — это дело серьезное, это виновных искать придется, да и с него самого хозяйка спросит.

— Раз так, Бобо, ступай-ка ты на кухню. Пора за стряпню приниматься.

Ланасса двинулась вслед за Боболоном — посмотреть, все ли в порядке в зале. Там уже возилась Нунна — с крайне недовольным видом. И потому что разбудили рано, и потому что в зале ей приходилось прибираться одной.

— Где эта корова? — осведомилась она у повара. — Сперва орет так, что весь дом на уши ставит, а как работать — нет ее как нет.

— На нее не кати — ее хозяйка на конюшню послала, как раз за помощью. А вот Бохру мог бы уж и спуститься.

— Да стучала я к нему, не отзывается, сволочь! — У злобы, прозвучавшей в голосе Нунны, имелась причина. Слуги, совмещавшие дневную работу с ночной, имели для проживания отдельные каморки. Не для того, чтобы приглашать туда гостей — этого не полагалось. Но им нужно было где-то привести себя в товарный вид, да и хранить наряды, украшения, притирания. Дуче и Нунне комнатушка выпала общая на двоих, а Бохру досталась особая. Девицы вечно ссорились на общей территории, обвиняя одна другую, что та нарочно пачкает и рвет ее платья и подсыпает грязь в пудру и помаду. О том, чтоб хранить у себя накопления и подарки клиентов, и речи не было — тут дело могло бы дойти до смертоубийства. Все это отдавалось на хранение хозяйке, благо Ланасса в подобных делах была щепетильна. А вот Бохру такого не знал и потому как бы оказывался в привилегированном положении. Этого Нунна простить не могла.