Криминальная история христианства - [13]
И при методических разногласиях речь идет — как при так называемом методическом споре конца XIX столетия — намного меньше о деловой, чем о политической дискуссии, общественном процессе переоценки. Что же внешне было сделано ради науки, теоретического сознания, на самом деле было обусловлено пред- и вненаучной реальностью, текущей политикой, социальной сферой жизни, субъективностью, эгоизмом.
Теперь к общей проблеме объективности присоединяется еще один частный, щепетильный феномен, который с нею сопряжен Трудности — меньше всего результат того факта, что источники часто имеют пробелы, датировка ненадежна — не говоря уж о мировоззренческих различиях всех ветвей науки, хотя бы археологии, лингвистики или истории Скорее, речь идет о языке историков, так как история касается множества текстов, так как вся историография это язык.
Еще Луи Альфану (1946) было достаточно «определенным образом положиться на документы, которые, будучи прочитанными друг за другом, как они нам предстали, чтобы цепь фактов увидеть организованной почти авто матически». Но, к сожалению, «историографические» факты еще не «исторические» факты, представления не действительность, не faits bruts.[31] К сожалению, нет «никакого резкого разрыва между историей и мифологией никакой четкой границы между «фактами» и теорией» (сэр Исайя Берлин), напротив, те и другие «настолько переплетены друг с другом, что напрасно было бы пытаться их строго и точно разделить» (Арон). К сожалению, даже исторические факты могут быть по-разному увидены и оценены, они могут быть односторонне освещены или затемнены, искажены, перевернуты, подвергнуты фальсификации, они могут быть и сами по себе многослойными, сами быть уже «научной конструкцией» (Бобинска), «конструкцией исторического ученого» (Шафф) Короче, историческую жизнь нельзя понять адекватно через репродукцию, а лишь приближенно, всякое историческое описание — неразделимое переплетение фактов, гипотез, теорий «Каждый факт уже теория», — как остроумно утверждал еще Гете.
Мы никогда, поскольку история ушла, не будем непосредственно с событием, никогда не будем на одной ставке с чистым фактом, по слову Ранке, с тем, «как это собственно было», что, впрочем, звучит скромнее, чем полагали Консервативный историк, которому служба историографа — достаточно педантичная — кажется сравнимой со службой проповедника, который зачастую даже имел основания аттестовать себя беспартийным, в высшей степени беспартийным, желал «погасить, так сказать, свое Я», «говорить лишь о вещах, которые явлены могущественными силами», и приписал «истинной» истории задачу быть «надпартийными за и против», «лишь смотреть, проницать чтобы потом сообщить, что она увидела».
Эта самоуверенная убежденность в объективности, высмеянная графом Паулем Йорком Вартенбургом как «окурялизм», Дройзеном («объективно лишь бессмысленное») как выражение «евнухской объективности», иллюзорна. Так как нет никакой объективной историографии, нет истории, как она в действительности осуществилась, «есть лишь исторические интерпретации, из них ни одной окончательной» (Поппер). Мы же в историографии — а по сути в работе с «источниками», должны иметь дело с (первичными) носителями информации, надписями на памятниках, монетах, документами — иметь дело с описанием «событий», «фактов».
Эти описания, однако, принадлежат без исключения авторам, которые могли работать лишь с помощью риторических и повествовательных вспомогательных средств, которые — во все времена — выбирали, должны выбирать и должны были привести факты в какой-нибудь порядок, акт в меньшей мере научный, чем литературный Описания принадлежали авторам, которые исповедовали хорошую или плохую веру, которые не признавались, что ими, само собой, более или менее управляют интересы, которые, само собой разумеется, излагали односторонне, которые накладывались на свои исключительно корректные источники доказательств (при этом всякий перевод, конечно же, более или менее толкование), свою печать, ставили в определенный контекст, которые свое мировоззрение, более или менее сознательно, сделали лейтмотивом их интерпретации, причем к проблематике этого текста примыкает еще и традиция — нередкий феномен фальсификации, интерполяции. И современные историки поступают с документами, естественно, ни на йоту иначе, выбирают, продолжают, освещают, комментируют, толкуют в духе своего мировоззрения.
Как раз корифеи-то не укрепляли наше доверие к объективности их специальности Теодор Моммзен (Нобелевская премия 1902 г) назвал исключительно фантазию «матерью как всей поэзии, так и всей истории» Бертран Рассел написал заголовок «History as an art».[32] А.А. Роуз, ведущий английский историк XX столетия, видит историю намного ближе поэзии, чем большей частью думают, «in truth, I think, it is in essence the same».
