Криминалистика: теоретический курс - [305]

А потому для российских следователей и не могло возникнуть никаких препятствий к тому, чтобы, не имея надежных данных, свидетельствующих о совершении именно преступления, а не какого-то иного действия или наступления события, допрашивать в качестве подозреваемого или даже обвиняемого любого человека, на кого, к примеру, укажут свидетели, назвавшись очевидцами.

Соблазн добиться признания от задержанного, не утруждая себя доказыванием факта преступления, оказался настолько велик, что современные «сыщики» часто даже не скрывают своих намерений, в том числе и тогда, когда понимают, что действуют незаконными методами. К чему это, порой, приводит, мы знаем из историй о неожиданном «воскрешении» людей, за убийство которых отбывают срок те, кто в своё время признался в его совершении. Такое стало возможным, вероятно, еще и потому, что правило донаучной криминалистики, о котором говорилось выше, и сегодня превращенное законодателями «в хлам», разумеется, не в состоянии остановить ни оперативников, ни дознавателей, ни следователей в их стремлении любой ценой «раскрыть» преступление, которого на самом деле не было. Ибо уже никто из правоохранителей не обязан знать, как того требовал российский закон многовековой давности, что поиск и изобличение, например, убийцы можно начинать «не ранее, чем будет установлено, что смерть действительно причинена другим лицом…».[1203]

Между тем, несмотря на законодательные новации, только, пожалуй, криминалисты, сохраняя преданность этой идее, понимали и понимают обязательность первоочередного и главное, именно достоверного выяснения характера события. «При расследовании, прежде всего, важно установить само событие преступления», — учил студентов ВЮЗИ Б. Л.Зотов, читая им лекции в 1955 году, и приводил примеры, когда «человека осуждали за убийство, а через некоторое время оказывалось, что «убитый» жив, здоров и не подвергался насилию. Человек признавался в хищении, между тем, как выяснялось впоследствии, хищения не было».[1204]

Увы, но в современной следственной и судебной практике, управляемой уголовно-процессуальным законом, мало что с тех пор изменилось: признаний лиц в несовершённых преступлениях меньше не стало, скорее наоборот. Подобные факты можно нынче наблюдать повсеместно и систематически. Так может быть действительно вернуться к опыту прошлого, в частности к тем правилам оценки признательных показаний, которые были регламентированы еще в 1716 году «Кратким изображением процессов и судебных тяжб»?

Не секрет, что современные следователи, дознаватели и оперативные работники, выполняющие их поручения, планируя допрос обвиняемого (подозреваемого), часто рассчитывают на получение исключительно признательных показаний. Этот путь для некоторых следователей становится, увы, самым коротким к раскрытию преступления и к завершению расследования. Можно привести немало примеров, когда признание обвиняемого фигурирует в материалах уголовного дела как единственное прямое, а, порой, и просто единственное (в разных вариантах) доказательство, подтверждающее версию обвинения. Такое становится возможным потому, что суды зачастую не только не удовлетворяют ходатайства стороны защиты о проведении процессуальных действий, результаты которых могли бы поколебать обвинительную версию следователя, но и под самыми разными, в том числе надуманными, предлогами стремятся исключить из дела доказательства, свидетельствующие о невиновности подсудимого, признавая их недопустимыми. Судьи, поддерживающие таким образом глубоко порочную идею о легализации «презумпции доверия полиции», провоцирует следователей и оперативных работников на злоупотребления, в частности, на применение незаконных методов и средств с единственной целью — добиться признательных показаний от задержанного, подозреваемого или обвиняемого. Невольно вспоминаются слова профессора А. М.Ларина, сказанные им еще в 1982 году: «В острых кризисных ситуациях господствующие реакционные силы не могут довольствоваться преследованием действительных нарушителей закона. На первый план выступает цель террора, устрашения самых широких слоев населения, и репрессии обрушиваются не только на виновных в преступлении, но и на заподозренных в нелояльности, а также на лиц, случайно попавших в шестерни судебно-полицейской машины. Неписанным законом для судей становится девиз: «Полиция не ошибается» — одна их крайних формулировок презумпции виновности».[1205]

Увы, но тот же «девиз» сегодня можно услышать и от руководящих работников МВД России, и от депутатов Государственной Думы, предлагающих внести соответствующие изменения и дополнения в закон «О полиции».[1206] Для преодоления этой негативной тенденции, ставшей сегодня весьма заметной, как нам кажется, было бы честнее вернуться к давно забытой и в свое время жестко раскритикованной теории формальных доказательств, объявлявшей признание обвиняемого «лучшим доказательством всего света». То есть к идеям начала XVIII века, провозглашенным еще «Кратким изображением процессов и судебных тяжб».

Такое заимствование могло бы стать сегодня благом для отечественного правосудия и предварительного следствия, но только при непременном соблюдении ряда условий, о котором в начале прошлого века говорил один из сторонников теории формальных доказательств, выдающийся ученый — процессуалист Л. Е.Владимиров. Впрочем, и его слова, и процессуальные условия получения признательных показаний, гарантирующие и достоверность, и их доказательственное значение, были впоследствии благополучно забыты критиками этой теории. Оценивая собственное признание обвиняемым своей вины как «королевы доказательств», Л. Е.Владимиров, в частности, писал: «… Нет на свете лучшего свидетеля, чем тот, кто сам совершил преступление. И поэтому в вопросе о собственном признании все старания должны быть направлены к тому, чтобы оно было в процессуальном отношении безукоризненно отобрано и правильно использовано».