Крик зелёного ленивца - [22]

Помимо присутствия (за скромную плату) на многочисленных семинарах, лекциях, чтениях и при надписании книг публика сможет беспрепятственно гулять в, как выразился Уиттакер, "приятной сельской атмосфере" с живой музыкой, воздушными шарами и лотками, торгующими всеми новинками и сувенирами, какие имеют отношение к литературе.

Суббота принесет с собой приятнейший сюрприз — "Пикник в парке", к участию в котором приглашается широкая публика, далее же воспоследует фейерверк после захода солнца. Воскресенье, день пятый и последний, станет свидетелем главнейшего, венчающего фестиваль события: вручения литературной премии "Мыла" — "Краса и Гордость" — писателю с мировой славой, после чего будут иметь место торжественный обед и танцы в великолепном бальном зале Кулиджа. Имя получателя этой престижной премии в нынешнем году Уиттакер отказался озвучить, лишь проговорил загадочно: "Придет время, сами узнаете". И уточнять не стал. Самой наградой будет обрамленная фотография Мэрилин Монро в пенной ванне. Уиттакер это фото описал как "размером с поднос для завтрака, приблизительно".

*

Милая Джолли,

Вот скажи, ну как тебе такое?

Я стою на улице и смотрю на дверь кирпичного дома, запущенного дома, то ли гостиницы, то ли меблирашки. Стекла кое-где повыбиты и заменены кусками темного картона. Несколько металлических баков, гнутых, переполненных отбросами, выстроились по краю тротуара. Как будто муляжные мусорные баки, баки, взятые напрокат из комической книжки с картинками, из комикса, нарочно выставлены здесь, чтоб обозначить "место нищеты". И я чувствую: "приехали" — наконец они завершились, мои долгие блуждания в поисках именно этого дома. С трудом переступая тяжелыми ногами — будто налитыми свинцом, — я одолеваю несколько ступенек, ведущих к двери. Деревянная доска вокруг замка вся исцарапана, как будто кто-то пробовал сюда вломиться. Я решаю, что дверь заперта, и удивляюсь, когда она распахивается от легкого тычка, как бы сама собой.

Я вхожу прямо в большую комнату под низким потолком, вроде церковного подвала. Стены желтые, свет в комнате тоже странно желтый. Во сне я вспоминаю, что такой цвет обычно называют "мочевидным", и это слово, во сне, мне кажется смешным. Воздух густой, тягучий, прямо жидкость. На зеленом диване в центре комнаты сидит очень маленький человечек — карлик? лилипут? Он смотрит телевизор — крошечный черно-белый аппарат стоит на стуле перед диваном. Больше мебели в комнате нет никакой. Карлик — или это лилипут — немолодой, широкоплечий, кряжистый, с невыразительным, пустым лицом. Одет очень прилично: темный костюм в полосочку, котелок, галстук-бабочка. Я знаю, что он сбежал из цирка и что мне положено его поймать и туда вернуть. Я знаю, это — "важная задача", и мысль, что я не справлюсь, наводит на меня тоску.

Карлик не замечает, что я вошел, он смотрит себе телевизор и хохочет. Хохочет даже в рекламных паузах. Я думаю о том, как бы привлечь его внимание, и наконец он поднимает взгляд — прочитав, наверно, мои мысли, — и охлопывает ладошкой диван с собою рядом, Я понимаю: приглашает сесть, вместе смотреть телевизор. Я отрицательно трясу головой. И в то же время вынимаю небольшой моток веревки. Он смотрит, видит, вытаращивает глаза — преувеличенно, пародийно изображая страх. А потом он показывает мне язык, соскальзывает с дивана, хватает свой крохотный телевизор и, зажав его под мышкой, пустив играть по полу шнур с вилкой, улепетывает в другую комнату. Я удивлен его проворством — крошечные ножки мелькают, как спицы колеса, сливаясь и мутясь, — он как фигурка в комиксе. Я тороплюсь за ним — у меня ноги по-прежнему налиты свинцом — и оказываюсь будто в гостиничном убогом номере. Я плыву по густому мочевидному воздуху, я даже работаю руками, как пловец. Я знаю: он где-то здесь, он в комнате, он прячется. Ищу под кроватью, по всем ящикам, заглядываю за штору, даже за потрескавшееся зеркало на туалетном столике. Наконец замечаю: шнур от телевизора вьется из-под двери как крысиный хвост. Распахиваю эту дверь и вижу: сидит, скрючившись, в самой глубине кладовки. И перебирает кнопки на своем телике, который стоит на груде женской обуви прямо перед ним. Я его хватаю, тяну за ноги, он хихикает. Я хочу сунуть его, головой вперед, в холщовый мешок, и тут он поднимает визг.

Проснулся я от воя приехавшего за мусором грузовика. Сон был прилипчивый, весь день кусками вклинивался в мои мысли. Сначала к нему приклеился запах тревоги, но потом он испарился.

С глазами у меня не стало лучше. Среди всего прочего я принес из подвала пластиковый брезент, и я его повесил на окна в гостиной, чтоб спастись от режущего света. Гостиная теперь вся такая дивно голубая.

Вчера на Монро-стрит, по выходе из банка, увидел Фрэн, и я пошел за ней, иду, иду, она все ускоряет шаг, все ускоряет и вот наконец в панике пускается бегом, взбегает на какое-то крыльцо и давай колотить обоими кулаками в дверь. Я прошел мимо, даже не глянул в ее сторону, будто и понятия не имел, что это она шла впереди. Интересно: знает ли она кого-то в этом доме?

Целую.

Энди.

*

Адам сюда подался потому, что одному побыть хотелось, и ни о чем не думать, и чтобы ждать тут Сола, своего меньшого брата. Вспомнил про Сола и аж сплюнул. Слюна плюхнулась на пол, светлой горкой, в пыль. Вспомнился насмешливый взгляд Сола, жирные волосы, косая козлиная бороденка. Снова лег на тюфяк, плюхнулся тяжко. Ветер, слышно было, вздыхал в высокой траве за домом. Слышно было: чайки кричат, кружа над озерным берегом, — белые носовые платки, а их несет и встряхивает ветер. И вспомнились Адаму иные берега, иные птицы. Иная вспомнилась трава.