Крик вещей птицы - [57]

И он зашел однажды в Гостиный двор. Войдя с Невского проспекта, он повернул на Суконную линию и направился прямо к лавке под номером шестнадцать. Она оказалась закрытой. Он знал, что у Зотова здесь две лавки, и вошел в соседнюю, пятнадцатую. Тут стоял за прилавком рослый, дородный сиделец.

— Милости просим, ваше высокоблагородие, — сказал он, поклонившись таможенному советнику (Радищева знал весь торговый люд Петербурга). — Изволите у нас выбрать книгу? Уважьте, уважьте. Вам что-нибудь поумнее? Вот «Кабинет любомудрия». — Сиделец положил на прилавок книгу. — Или что-нибудь по вашей части? Вот «Историческое описание российской коммерции» — сочинение господина Чулкова, девятнадцатый том. Вот «Судьбы человеческие». Или угодно чего-нибудь позабавнее? Вот «Приключения английского милорда Георга», а вот «Красавица и привидение». Да, вот что у нас еще есть! «Предсказание о падении Турецкого царства». Хоть бы поскорее оно пало, проклятое! И конец войне.

— А шведы? — усмехнулся Радищев.

— Ну, со шведами, считайте, покончено. Наши разобьют их в пух и прах.

— Неизвестно.

— Разобьют. Может, и сами наполовину погибнут, а разобьют, помяните мое слово.

— Где ваш хозяин? — спросил Радищев.

— Герасим Кузьмич? — Сиделец не ответил, молча показал подбородком на старика в глазетовом серебристом кафтане, рассматривавшего у прилавка какую-то книгу. Радищев понял, что надобно обождать, и стал перелистывать «Судьбы человеческие». Скоро старик ушел.

— Герасима Кузьмича увели в Управу благочиния, — шепотом сказал сиделец. — Третьи сутки там его держат. За книгу, видать, взяли. Была у нас тут книга… — Он еще что-то говорил, но Радищев уже не слышал его, хотя смотрел ему в лицо.

Выйдя на Невский, он пошел было домой, но у Садовой улицы, увидев молодого человека, пересекавшего проспект, очень похожего на Царевского, подумал, что надобно повидаться с друзьями, и повернул в другую сторону.

Царевский и Мейснер встретили его у подъезда таможни.

— Мы давно вас ждем, — сказал Мейснер.

— Пройдемте в кабинет, — сказал Радищев.

В кабинете, чувствуя себя странно спокойным, он неторопливо снял с себя сюртук и шляпу, сел, как обычно, за стол, для чего-то подвинул к себе чернильницу и стакан с перьями.

— Итак, господа, — заговорил он шутливо-официальным тоном, — что вы имеете сообщить мне?

— Вчера вечером меня вызывали к обер-полицмейстеру, — нарочито резко сказал Мейснер, не любивший шуток даже в доброе время.

— Уже вызывали? Значит, колесо закрутилось? Я полагал, что это начнется чуть позднее. И что же вы поведали нашему почтенному Никите Ивановичу?

— Я показал, что автора «Путешествия» не знаю.

— А не придется ли вам потом изменить свое показание?

— Буду стоять на своем до конца.

— Спасибо, дорогой Иоганн. В цензурном деле вы обвели Рылеева, может быть, обведете и в следственном. Только едва ли нам удастся скрыть автора «Путешествия».

В дверь кто-то заглянул, но Радищев не разрешил войти, чего раньше никогда себе не позволял.

— Благодарю вас, мои верные друзья, — сказал он, когда дверь закрылась. — За все благодарю. Не поминайте лихом. И старайтесь, сколь можете, блюсти порядки в таможне. — Он вынул из кармана атласного камзола часы. — Ага, время близится к полудню. Попрошу вас оставаться на своих служебных местах. У нас ничего особенного не произошло. Решительно ничего. Понимаете? Держитесь спокойно. Александр Алексеевич, не зайдешь ли со службы ко мне?

— Непременно зайду, — сказал Царевский.

Радищев вышел из-за стола.

— Прощайте, мой добрый мрачный Иоганн. — Он обнял Мейснера. — Спасибо за все услуги. Дай Бог вам сохранить семью. Ну ступайте, друзья… Да пригласите, пожалуйста, ко мне секретаря и кассира.

Когда секретарь и кассир явились, он попросил их приготовить завтра к полудню сведения о таможенном сборе за июнь.

— Я что-то занемог, — объяснил он, — но во второй половине дня приеду в таможню, если удастся. Надеюсь, господа, что вы так же честно, как до сих пор, будете служить таможне и способствовать приращению казенных доходов. Это я на тот случай, если надолго отлучусь. Нехорошо себя чувствую. Пойду домой, полежу.

В его каменном доме теперь жил один Давыд, перебравшийся из людской в комнату камердинера. В эту же комнату он перенес на днях все экземпляры «Путешествия», чтобы надежнее их охранять.

Радищев долго дергал за шнур звонка, покамест Давыд спустился вниз.

— Пожалуйте, — сказал, открыв двери, сонный страж запустевших пенатов, совершенно утративших жилой дух, что можно было почувствовать уже в сенях. — Совсем тут меня забыли, ваша милость, — упрекнул Давыд, поднимаясь по лестнице за хозяином. — Сегодня совсем тоскливо. Утром, думал, вы приехали, гляжу — пустая карета.

— Ты не один, — сказал Радищев. — Кучер, форейтор.

— А что с них толку? Дрыхнут вон в людской.

Они поднялись на второй этаж. Комната камердинера, которую теперь занимал Давыд, примыкала к кабинету, но входить в нее надо было не через прихожую и гостиную, а прямо с площадки.

— Ну-ка покажи свои сокровища, — сказал Радищев.

Давыд открыл дверь и пропустил хозяина вперед. Радищев оглядел книги. Их стопы занимали угол за изголовьем кровати и поднимались чуть не до потолка.