Крик в тумане - [16]

Согреются они у Вечного огня!

Вставай, Муса Джалиль, простреленное сердце

Беляеву снеси на блюде от души.

Пусть мелет совьетхан то сердце с горьким перцем

И сделает, шакал, с тем фаршем беляши!

Отец родной Челнов, он лучше прочих знает

Голодных работяг нешуточный настрой.

Послушай же, как он Ремаклю заправляет:

«Про кладбище вопрос ужасно непростой!

Нам негде хоронить своих первопроходцев —

Инфаркты их, представь, удавами и — в гроб!..

А мне создать уют ребятам в яме хотца,

И я вопрос решу, не то мне лопнуть чтоб!..»

Ремакль смотрел Челны сквозь стёкла в ресторане,

Армянский пил коньяк, жрал русскую икру,

А рядом за окном раздался крик в тумане —

Кого-то подберёт милиция к утру…

Вставай, Муса, браток, бери покрепче камень,

Ночную жизнь крушить партийную давай.

Мы не были с тобою отродясь волками,

Поэтому, Муса, товарищ мой, вставай!

1 час 30 мин.

17.12.79 года

* * *

Прёт истребитель в небо по гиперболе…

Я вздрогнул,

Глянув вслед поверх плеча —

Запаздывает звук, взыграв над вербами,

Железным зверем в облаке рыча.

От чуда техники

След остается тоненький,

Оно, как шприц, вонзается в зенит!

Дурманно-душно дышится над донником,

И бомбовозно,

Грузно шмель звенит…

ХХ-й век, такой безумно правильный —

Цветок,

Ребёнок,

Синяя река…

И как проклятие,

Вполнеба вдруг над травами —

След самолётный

В средние века!..

Москва, 16.03.80 13.45

Авианосец «Киев»

Доктрина наша жёстко запрещала

Авианосцы строить сорок лет.

И вот он — «КИЕВ»!

Торжество металла

И командир вальяжный, как валет…

Экватор режет вкось стальная масса.

Взлетают вертикально летуны.

По трапам скачет молодое мясо,

Чтоб воевать за мир, против войны.

Занятны диалектики извивы —

Сначала голубь мира был кумир,

Затем борьба за мир и «панча-шила»,[2]

И, наконец, война — война за  м и р!

Полундра, братцы! Вспять меридианам,

Поближе к берегам далёких стран!

Мы убедим ракетой интриганов,

Что прав наш престарелый капитан…

Москва 17.03.80 г

* * *

Метёт позёмка по аэродрому,

Взлетает «ТУ»,

Ложится на крыло…

Москва внизу,

Но далеко до дома,

В котором ты

И, стало быть, тепло.

Ещё неделю проявлять сноровку,

Искать решенья

И искать ночлег…

Как же длинна

Порой командировка

В наш электронный,

Суматошный век!..

А «керогаз» залез на 10 тысяч.

Ревут турбины,

Славя коммунизм,

И стюардесса,

В кресла задом тычась,

Нам демонстрирует

Свой безупречный низ.

Но что мне эта приторная баба?

К тебе душа парит, как дельтаплан, —

Домой пора,

Обнять тебя пора бы,

Но «ТУ» упорно делает финплан.

Динамик повествует о прилёте,

Ты далека,

Ещё не скоро в дом…

И так всю жизнь —

Верхом на самолёте,

С аэродрома —

На аэродром…

Казань, 20.03.80

Духи «Фиджи»

Есть в океане острова — Ох, дальние! —

Мечта розовощёкого раджи.

Там дует бриз и пахнет пальмами.

Это — Фиджи!

Там ходят девушки совсем без зонтиков,

Лишь в том, в чём мама родила,

И пахнут девушки экзотикой.

Как пахнут их точёные тела!

Песком прибрежным бегают пай-мальчики,

Тюльпанами пипирки заменив —

Над ними, видно, шефствует романтика,

А стиль старушки этой шаловлив!

С кораллового грота,

Нерешительно,

Выходишь ты, улыбкой одаря,

Несусь к тебе,

Принцессе восхитительной, —

Племяннице подводного царя.

Но через час над синими атоллами

Туман молочный тихо скрыл двоих.

Мы таем в нём,

И всё висит над волнами

Волшебный запах орхидей твоих…

Казань, 21.03.80 г.

* * *

Мы — ягода хмельная, мы — бродило.

Мы — мир пронзившая невидимая ось,

Когда в семнадцатом Россия задурила, —

Видать, бродило в чаны пролилось!

Элита разума, интеллигенты,

Мы презираем тирании зло.

На виселицу, в каторгу и «к стенке»

Спокон веков упрямство нас вело.

Судьба наша — светить другим, сгорая.

Мы счастливы от яростной судьбы!

Мы — мазохисты. Нам не надо рая,

Не надо сытости, не надо похвальбы.

Иезуитов мира обличаем,

А между тем, в глазах блестит слеза.

Ничто не возникает из отчаянья —

Добро не всходит, не растёт лоза.

Зачем когда-то в православном храме

Мы богохульствовали, дети и отцы?

И души прадедов утюжа тракторами,

Мы радостно смеялись, подлецы…

Мы — мир пронзившие за сотню лет насквозь,

Фермент чумы, начало разрушенья,

Мы бешенства опасный ржавый гвоздь, —

Мы — для чего?

Для смеха и забвенья…

1957–1981 гг.

* * *

Какая благость эти поезда,

Когда в купе,

Жарой промаринован,

Ты ищешь рифму к слову «ерунда»,

И, не найдя, «Боржоми» дудлишь снова!..

Дороги все ведут теперь к Москве,

Как раньше в Рим вели,

В Париж и в Мекку.

Под косогором,

Во густой траве

Пьют бражку три весёлых человека…

Лариса дремлет…

Мысль почти что спит,

И, проходя, зевает проводница…

А поезд неустанно нас стремит

В далёкую дождливую столицу.

15.06.80, 16.41, поезд № 311

Круглое Поле — Москва, ваг. № 4,

где-то за Рузаевкой.

* * *

Москва — большая олимпийская деревня,

Здесь встретишь эскимоса и пигмея.

Брожу под марши по бульварам древним,

От восхищения взволнованно немея.

Везде — в метро,

В подземных переходах

Уродцев олимпийских тьма, с запасом —

Портрет абстрактный нашего народа, —

Строителя, спортсмена, свистопляса!..

Я думал, что народ — это все мы,

И тётя Хая и, конечно, дядя Ваня.

Но оказалось, будучи людьми,

Мы, тем не менее, всего только миряне.

Народ же — знай! — передовая часть!

А часть отсталая,

Плетущаяся следом, —

Все остальные, серая напасть,

Элиту укрывающая пледом.

Нетёсанное, злое гражданьё,