— Эй, кум Менико, — повышала голос донна Тереза Радиконе, — вы что там, заснули над коптилкой? А кто мешки будет таскать?! А ты, Анджиледда, насыпай пополнее! Знаю я вас, дармоедов, все готовы мне недосыпать, как эта пройдоха тетушка Мена!
И только глубокой ночью, когда на холмах и в долинах струнным оркестром раздавался лишь стрекот кузнечиков да отдаленное поскрипывание камешков под копытами ослов и мулов, а все остальное замолкало, крестьяне присаживались отдохнуть на валунах под открытым небом. Так все намаялись за день, что даже скудный ужин — хлеб, сыр да инжир — был не в охоту. Одна донна Тереза все бродила по гумну, охраняя оставшееся зерно: за этими крестьянами глаз да глаз, так и норовят что-нибудь спереть, особенно ночью.
Между тем из-за полукружия гор поднималась луна, перекидывая над гумном серебряные арки и заливая все вокруг, даже Минео в сиянии огней, белым светом. Мужчины и женщины ели молча и, казалось, ни о чем не думали. Слышно было, как похрустывает хлебная корка. Хозяйку из почтения приглашали поужинать, и донна Тереза вместе со всеми жевала хлеб с сыром. На ночлег женщины устраивались в хлеву, за яслями, из-за которых то и дело выглядывали ослиные морды; мужчины же засыпали под открытым небом — кто подстилал себе соломы, а иные прямо на голой земле. Донна Тереза с нежностью глядела, как белеют в лунном свете ее руки и колени, а сама думала о том, сколько еще работы в подвалах, куда в высоченных корзинах нужно поставить на хранение зерно.
