Крестовский душегуб - [13]

После этих слов Лоренц уточнил:

– Вы сказали, что собравшиеся здесь больше не могут работать! Но я вижу тут женщин и даже нескольких детей… Разве детей мы тоже привлекаем на ремонт дорог и разборы завалов?

– Почему нет? Хотя… Вы правы, от детей не особо много пользы! Поэтому здесь в основном представлены жёны и дети офицеров Красной армии и коммунистов. Есть даже несколько евреев, которых мы не смогли выявить в первые дни их прибытия в лагерь, – последнюю фразу офицер произнёс с некоторой долей вожделения. – Итак, продолжу! Сегодня вы, Густав, станете свидетелем не просто массовой экзекуции! Оберштурмбаннфюрер Зиверс, мой непосредственный начальник и руководитель зондеркоманды СС 11-д, помимо того, что является военным человеком, имеет ещё и научную степень. Он доктор медицины. То, что сейчас произойдёт на ваших глазах, является частью научного эксперимента. Этих людей не расстреляют, они умрут в специальном автофургоне…

– Я слышал, что русские называют эту машину «душегубкой»? – задав этот вопрос, Лоренц принялся что-то оживлённо записывать в свой блокнот.

– Вы правы! Это обычный большегрузный непроницаемый автофургон с герметически закрывающимися дверями и с отверстием для пуска газа в полу. Такая машина вмещает в себя до тридцати человек. Люди в ней умирают достаточно быстро, и их смерть является более гуманной, в отличие от обычного расстрела или повешенья.

Лоренц поморщился, покачал головой:

– По-моему, любая насильственная смерть – это уже не гуманно.

Офицер рассмеялся:

– Знаете, Лоренц, я когда-то побывал на Востоке! Там издревле в силу своих убеждений, религии и чего-то там ещё, совершенно иначе относятся к смерти. Японские самураи, например, сами добровольно приносили себя в жертву по одному лишь слову своего господина. Смерть была для них великим благом и искуплением всех грехов.

– Я никогда не был на Востоке, оберштурмфюрер, возможно поэтому мне, пожалуй, никогда не понять ваших суждений.

– Очень жаль, что вы там не были, мой друг! Там есть чему поучиться. Их отношение к смерти просто божественно. Пусть эти люди и не являются представителями высшей арийской расы, но лично для меня они более привлекательны, нежели весь этот грязный сброд, который стоит сейчас перед нами. А смерть… Что смерть? Лично для меня убивать этих… всё равно что убивать насекомых!

Журналист убрал в карман ручку, снял очки, протёр их платком и, снова водрузив их на нос, на этот раз уже довольно дерзко посмотрел на собеседника:

– Уж не хотите ли вы сказать, что получаете удовольствие от своей работы?

Офицер поморщился, пожал плечами:

– Ну да… мне нравится избавлять мир от всякой нечисти, хотя…

Журналист оживился:

– Что, хотя?

– Я считаю, что отправлять людей в «душегубки» не так уж и весело, – он снова беззвучно рассмеялся. – Гораздо интереснее убивать своими руками, и я периодически это делаю. А вы не хотите попробовать?

Офицер достал из кобуры «Вальтер» и протянул его собеседнику рукоятью вперёд. Лоренц аж затрясся. Видя панику на лице своего оппонента, эсэсовец явно наслаждался.

– Простите, – он, видимо, всё ещё не верил услышанному. – Вы хотите, чтобы я застрелил кого-нибудь из пленных?

– Застрелил или что-то ещё… Если вы знаете ещё какой-нибудь способ умерщвления, то я вас в этом не ограничиваю!

По щеке Лоренца вновь полился пот, но он уже и не вспоминал про свой платок, гримаса ужаса застыла на его лице.

– Нет!.. и ещё раз нет! Я категорически отказываюсь это делать!

Офицер небрежно пожал плечами, зевнул, прикрыв рот ладонью, и махнул кому-то рукой. Один из солдат тут же подскочил и подал офицеру пару белых ситцевых перчаток. Двое надзирателей в чёрном сорвались с мест и вскоре выволокли на площадку, расположенную перед помостом, какого-то мужчину.

– Ну раз не желаете вы, то я сделаю это. Я ведь всё равно собирался это сделать. Прошу вас, Лоренц, следуйте за мной.

Эсэсовец натянул перчатки и спустился с помоста. Журналист, белый как мел, проследовал за ним. Они оба подошли к пленнику. Когда надзиратели отпустили приговорённого, его качнуло.

Лоренц поднял было фотоаппарат, но тут же его опустил. Перед ним стоял мужчина, возраст которого определить было довольно трудно. Несмотря на то что приговорённый был на полголовы выше самого Лоренца, он представлял собой всего лишь килограмм шестьдесят обтянутых посеревшей кожей костей, которые дополняли редкие гнилые зубы и помутившиеся впалые глаза. Треснутые в нескольких местах очки, нацепленные на нос пленника, выдавали в нём представителя интеллигенции. Прорванная в нескольких местах гимнастерка, выцветшая от солнца и пыли, покрывала его истощённые плечи, на бирке, висевшей на запястье его правой руке и был выбит шестизначный номер.

– Он что, уже побывал в газовой камере? – заикаясь, спросил корреспондент. – Его же мотает!

Эсэсовец снова рассмеялся, на этот раз в голос, хотя и негромко:

– Конечно, его мотает! Ведь накануне он влил в себя столько самогона, что таким количеством можно было бы вывести из строя трёх таких, как вы или я.

– Хотите сказать, что он пьян?

– Именно это я и говорю. Вот она та самая гуманность, о которой я вам накануне говорил. Этот человек доброволец. Накануне, когда всем этим людям сообщили, что сегодня их казнят, я предложил кому-нибудь из них лёгкую и приятную смерть. Пятеро изъявили желание. Жребий выпал на этого. Его фамилия Горячев. До войны он учил детей в школе, а теперь он солдат Красной армии. Он храбрый человек и пожелал умереть красиво, – офицер пристально разглядывал стоящего напротив него русского. – Накануне ему дали самогона и относительно сносной еды. Видели бы вы, Густав, с какой жадностью он запихивал в себя всё это!