«Крестоносцы» войны - [236]

— Свидетель — Марианна Зекендорф, которую вы сами разоблачили как безответственную лгунью.

— А нацист, скрывающийся в поместье Ринтелен — том самом поместье, которое мы никак не можем вырвать у Уиллоуби?

— Откуда вы знаете, что этот человек нацист?

Иетс сказал:

— Это не Дейн! Майор Дейн умер!

— А кто же это? Почему его до сих пор не взяли?

Иетс пожал плечами:

— Сэр, дело настолько запутанное, что я не решился действовать дальше без ваших распоряжений.

— А, армейская субординация! Я достаточно старый военный, чтоб знать ей цену! — Девитт подался вперед, энергично жестикулируя. — Есть моменты, когда нужно действовать на свой страх и риск, если знаешь, чего добиваешься. Но вы-то знаете? Что вас интересует? Уиллоуби? Неизвестный в замке Ринтелен? Фарриш? Или что-то более значительное, чем каждый из этих людей в отдельности?

Иетс нахмурился и провел рукой по волосам.

— Сам не знаю, сэр. Сегодня на меня что-то уж очень много всего навалилось. Я еще не успел обдумать.

— Так думайте быстрей! Не теряйте времени!

— У меня были бородавки на пальцах, сэр. Бывало, выжжешь одну — а на ее месте или где-нибудь рядом сейчас же вырастет другая. Так и здесь. Уиллоуби не стал бы делать то, что он делал, если бы не чувствовал себя одним из многих, если бы не рассчитывал, что это ему сойдет с рук. У него есть свои представления относительно того, зачем мы пришли в Европу. Мы, видите ли, принесли сюда лозунг свободы предпринимательства, свободы любыми средствами обеспечивать свою выгоду, пока тебя не стукнут по голове. Я раньше думал, что у нас нет определенной цели. Благодаря Уиллоуби я уразумел, что цель есть…

Иетс говорил спокойно, не горячась. Он только следил за Девиттом, стараясь понять, соглашается ли тот с ним, или, по крайней мере, принимает ли его основные положения.

Девитт, помолчав, сказал:

— В вас слишком много ненависти.

Иетс улыбнулся одними глазами:

— Война научила, сэр. Но я не согласился бы забыть этот урок за все блага мира.

— Вернемся к действительности! — сказал Девитт. — Как, по-вашему, достаточно у нас данных, чтобы, как вы выразились, стукнуть этих молодчиков по голове?

Иетс слегка нахмурился:

— Мне кажется, успех местного значения нам обеспечен.

— Тогда чего вы ждете?

— Я всего лишь лейтенант, сэр, — и притом в душе школьный учитель. А если завтра генерал скомандует «Руки прочь»?

— До завтра еще далеко, — сказал Девитт. — Завтра я побеседую с Фарришем и еще кое с кем. А пока — ночь в вашем распоряжении.

Было около часу ночи, когда Лемлейн подъехал к замку Ринтелен. Петтингер еще не спал; он сидел у себя в комнате перед камином и помешивал тонкий серый пепел сожженных бумаг.

— Так вы уже знаете… — были первые слова Лемлейна.

Петтингер указал на пепел:

— Мне не впервые! — Он отставил кочергу. — Я рассчитывал на ваш приезд, герр бургомистр. Мне сегодня понадобится проводник. Памела в восемь часов ушла из дому и не вернулась. Вдова совершенно спятила — вы не слышали, как она там мечется?

— Памела ушла и не вернулась… — повторил Лемлейн.

Он прислонился к кровати Петтингера, раскрыв рот, вытаращив глаза — точно человек, силящийся проглотить слишком большой кусок. Отсутствие Памелы — и полуночный визит Люмиса!… Лемлейн затрясся. Но зачем бы Памела стала доносить на него? Она ведь знает, что он — единственный защитник ринтеленовских интересов!

Петтингер закричал:

— Gott verdammt![28] Что вы стоите точно истукан? Надо что-то делать! Вы знаете город! Куда мне идти?

— Вы поссорились? — упавшим голосом спросил Лемлейн.

— Да, поссорились. Она каждые пять минут желает целоваться. Сколько можно выдержать такое?

— А где та, Марианна?

— Почем я знаю? Уиллоуби прислал за ней машину. Она обычно ночует у него.

— Вы и с ней баловались?

Петтингер фыркнул:

— Надо же человеку отдохнуть!

Лемлейн стал ощупывать свое тело, машинально, сам не зная, чего ищет.

— Это еще хуже, чем я думал, — простонал он. Его воздержание от политической деятельности при нацизме, его ухаживания за Уиллоуби, все труды, все унижения — все пропало зря. Петтингер оказался тем прогнившим столбом, который подломился, и теперь грозила рухнуть вся постройка.

— Вы мозгляк! — услышал он слова Петтингера. — Возьмите себя в руки.

Лемлейн встрепенулся. Его оцепенение уступило место ярости.

— Ах, я мозгляк! — взвизгнул он. — Я мозгляк? Может быть, это мне принадлежат ваши бредовые замыслы! Эрих Петтингер, оберштурмбаннфюрер, претендент на роль фюрера новой Германии, великий политик, стравливающий две державы, — и не может помирить двух баб или обуздать собственные аппетиты!

На мгновение Петтингер даже оторопел от этого неожиданного наскока.

— Легко быть умным и важным, когда ты у власти! — продолжал расходившийся Лемлейн. — Это каждый сможет, любой мазилка, любой скандалист, любой бродяга! А вот когда ты не у власти, когда нужно терпеть, выжидать, организовывать, планировать…

Петтингер размахнулся и дал Лемлейну пощечину. От силы удара голова бургомистра качнулась на тонкой шее.

Пощечина вернула Лемлейна на место и восстановила дисциплину. Лицо его было теперь пепельного цвета, только на щеке тяжелая рука Петтингера оставила багровый след.