Крестоносцы поневоле - [105]

– Я жду! – Костя слегка надавил кинжалом на горло итальянцу. Угроза возымела действие.

Марко сорвал с пояса кошель и бросил его к ногам связанного заложника.

– Я думал, ты в плену у врагов, а тебя схватил какой-то бандит, – просипел он своему плененному брату, пока тот испуганно переводил взгляд с Марко на не решавшихся ворваться в комнату наемников. – Надеюсь, что хоть сейчас ты забудешь свои детские фантазии!

Костя вытянул кляп, и связанный закричал:

– Марко, берегись – это колдун! Он в одиночку заклятьями убил шестерых из моего отряда, меня пленил колдовством!

Крик возымел действие, громилы отступили. Малышев только улыбнулся: такая репутация все-таки может принести и пользу. Костя кончиком меча поддел завязку кошелька и переправил его себе за пазуху. Пора было и честь знать.

Пленный кулем полетел в распростершего объятия собственного брата. Сунувшегося слева головореза отпугнул взмах меча – прыжок, и ноги послушно спружинили о землю внутреннего двора, благо окна в постоялом дворе были не забраны ни дорогим стеклом, ни дешевым бычьим пузырем. Еще удар меча, и лошадь свободна от привязи. Малышев успел заметить, как вылетает дверь и на улицу вываливаются наемники Миссаглия, но для них все было уже поздно. Добрая коняшка, как пущенная стрела, начала свой стремительный разгон. Промелькнули ворота двора, что-то кричавший незнакомый толстяк купец, девки с корзинами, крестьянин с коровой. Итальянская лошадка, застоявшаяся у коновязи, послушно несла своего седока к ближайшему лесу, а вослед ему неслись проклятия и ругань, но до оставшихся позади уже никому не было дела. Только неприметный паренек в затертом плаще-шапе, скрывавшем лицо, который шел за ними от самого города, а потом просидел на обочине дороги на юг, ускорил шаг. Будто надеялся на ногах догнать того, за которым даже конные преследователи не отважились пуститься в лес.

3

Сомохов в последнее время плохо спал. После того как Валиаджи своими заклинаниями вытянул его с того света, сны ученого стали обретать какой-то мистический характер. Большую часть ночей он проводил в тяжелой дреме без сновидений, просыпаясь отдохнувшим и свежим, но иногда случалось и так, что вместо отдыха забытье несло в сознание яркие картинки несуществующего, нереального мира, полные действий, скрытых аллегорий и непонятного смысла. После пробуждения он помнил эти сны, чего не замечал за собой ранее, помнил их содержание и свои собственные переживания. Бывало, он вновь становился героем забытых легенд о каком-то древнем царе, иногда оказывался в роли простого крестьянина или воина, но всегда это были видения из далекого прошлого, того прошлого, о котором он не знал ничего. В снах он разговаривал на незнакомые темы, иногда работал, путешествовал, спорил, любил. Но это не было связано ни с какими тайнами. Рутина! Но рутина с подтекстом, до которого хотелось дотянуться, который казался таким близким и понятным.

Так было до той самой ночи.

Днем Улугбек Карлович с помощью кузнеца и двух стрелков заволок «Еву» на надвратную башенку замка таким образом, чтобы вести с выступавшего хурдажа[166] фланкирующий огонь вдоль стены замка. Теперь появился шанс смести одним залпом все приставленные лестницы и атакующих миланцев. Проверить, правда, свое изделие в бою, на счастье и атаковавших замок, и оборонявших его, возможности так и не представилось. Миланцы, попробовав раз, уже не желали идти на приступ, предпочитая вести осаду самого Ги.

Казак и старик Биньо целыми днями гоняли по плацу уже вывших от упражнений лучников, заставляя их махать тяжелыми учебными мечами и стрелять по мишеням. Пока не начался следующий штурм, рыцарь Тимо стремился хоть немного подтянуть боевые качества вверенного ему гарнизона.

В это время в городке гудела буча. Миланцы сознательно не форсировали события. Во время штурма, когда враг вот-вот мог ворваться в город, чтобы грабить твое добро и насиловать, горожане волей-неволей сплотились вокруг солдат своей баронессы. Они вели их в бой, она была их знаменем. Теперь когда стало ясно, что в случае мирной сдачи город не будет разграблен, а просто перейдет под управление Милана (или Миеолана, как его еще именовали на старый, римский лад), среди горожан рос круг сторонников именно такого развития событий. Налоги примерно одинаковы, права практически те же. А жизнь – одна!

До открытого неповиновения дело еще не дошло, но воины баронессы уже не оставляли ополченцев одних у ворот или на стене – слишком часто те заслушивались непрестанно повторяющимися речами громогласных миланских глашатаев об условиях сдачи.

Благородный Артуро уже предлагал хозяйке бросить город и пробиваться в замок, пока еще есть такая возможность, или предложить совету старейшин привилегии, которых ранее не было, за верность. Все это юная баронесса обещала обдумать, но вместо окончательного принятия решения она проводила все свое время в молитвах у алтаря, где видные матроны из семей вассалов часто составляли ей компанию.

Захар ночевал прямо на стенах города. В левой надвратной башне он занял небольшую комнатку для начальника караула и с удобством там разместился: приволок пару тюфяков, кадушку с водой для умывания, несколько табуретов, столик. В случае нападения на город он был для миланцев куда страшнее десятка отборных воинов. Именно из-за колдовского или, как его называли в черте города, «благословенного» оружия противостояние и застряло на этой точке. Осаждавшие, особенно безбашенные по жизни рыцари, побаивались даже прохаживаться перед воротами Ги, полагая, что смерть от бесовского оружия серьезно подрывает их шансы попасть в рай, а оборонявшиеся побаивались бунтовать против силы, которую поддерживали сами Небеса.