Крестоносцы поневоле - [103]

Грузчики-рабы под тяжелым взглядом пожилого надсмотрщика разгружали судно с египетским зерном, чуть дальше ушлые габреи из Кордовы что-то требовали от своего собрата, прибывшего на византийской галере, пока итальянские матросы вытягивали тюки с товаром из ее трюмов. Ненасытные чайки развели гомон, пикируя на мусор, выброшенный из кухни в море мальчиком-поваренком. Жизнь в порту кипела и не собиралась идти на попятную перед близившимся закатом.

Разговор шел на террасе небольшой ухоженной виллы, отгороженной от суеты улиц оливковым садом, трехметровым забором и десятком вечно голодных волкодавов, которых хозяин дома спускал на ночь во двор.

Собеседником старика был еще совсем молодой мужчина. Но, несмотря на блестевшее на волосах модное масло для укладки, оппонент старался выглядеть солидно: щегольский халат с яркими узорами перехватывал наборный пояс с позолоченными пластинами, а носки бархатных сапожек, боявшихся воды, грязи и земли, лихо глядели в небо. В отличие от старика, он был одет на восточный лад, подчеркнуто богато и вызывающе: полы халата вышиты жемчугом, на руках перстни с рубинами, золотые застежки.

– Не понимаю тебя, старший брат мой. – Более молодой собеседник пожал плечами. – Он затевает что-то грандиозное, а ты смотришь на муравейник и собираешь разряженные гаки по всей Ойкумене?

Старик выглядел полностью захваченным видом, открывавшимся с террасы, и не обратил, казалось, на эти слова никого внимания. Пришлось дважды повторить их, прежде чем убеленный сединами византиец соизволил вернуться к разговору:

– Что есть Он? – Ответивший повернулся к азиату: – Ты знаешь, как называют его в Парвана… в Индии?

Выждал мгновение и ответил сам:

– Ньятху, Одержимый! – Старик снова перевел взгляд на море. – Они правы. Он слишком увлекся… Как и всегда…

Маленький раб, склонившись в низком поклоне, поднес к разговаривавшим столик с фруктами и, не поднимая глаз, удалился.

Византиец взял со стола персик:

– Даже персик должен знать, когда ему созреть, а он, по-видимому, не понимает ничего.

Азиат тоже взял персик. Старик лениво откусил сочную мякоть, прожевал и, щурясь на солнце, лениво спросил:

– Как тебя здесь называют, кстати?

Молодой любитель восточной одежды поклонился:

– Теперь я – Абд Аль-Мумин, купец из Магриба.

Византиец усмехнулся:

– Все-то ты забавляешься, Локи. А ведь уже не молод.

Молодой мавр усмехнулся и ткнул в грудь собеседника:

– Стареют в сердце, а не новыми морщинами на лице, уважаемый! – Он расхохотался. – Морщины и шрамы – лишь признак опыта! Жить так, как живете вы, мне скучно. Скучно и муторно, мастер. Хочется действий, веселья, событий. Мне надоел этот аскетичный пердун с его стремлением улучшить этих лулу, и я собираюсь прищемить ему нос его же дверью.

На недоумевающий взгляд византийца, Локи указал рукой в сторону Запада.

– Ты знаешь, как его там сейчас величают? Юсуф[165], меч Аллаха! Пока он берет крепости в Иберии, я тут такую круговерть заверну, что вся его империя вверх тормашками полетит.

Старик погрозил ему пальцем:

– Против отца пойдешь?

Локи оперся на низкий парапет ограждения и сплюнул косточкой в синь раскинувшегося у ног моря.

– Ты воюешь, Инанна темнит, все заняты, и никому нет до этого дела. Почему же когда бедный Локи начинает что-то, то сразу подтягиваются все? – Он перевел взгляд на старика. – А я ведь такой ранимый…

Мавр притворно вздохнул, краем глаза через плечо оценил невозмутимость собеседника, хмыкнул и, уже не ерничая, не удержался от вопроса:

– Зачем все-таки тебе гаки? До противостояния еще куча времени.

Старик пожал плечами:

– Возможно, это просто ностальгия…

Локи расхохотался.

2

На рассвете Малышева, проведшего ночь в маленькой тесной каморке на втором этаже господского крыла, разбудили, деликатно постучав в неплотно прикрытую дверь.

Мастер вывел его на порог дома, двор которого был заполнен толпой работников и подмастерьев.

– Вот триста солидов, преподобный. – Он передал сверток со звякавшими в нем деньгами в руки гостю и кивнул в сторону своего старшего сына: – Знаю, что путь неблизкий и опасный, потому с вами пойдут мой сын Марко и несколько работников.

Костя посмотрел на своих сопровождающих. Видок у них был зверский: старший брат невезучего Бернардо оделся скромно, как купец в путешествии. Зато четверо громил, расположившихся за его спиной, совсем не походили на работников оружейника: угрюмые, покрытые шрамами лица, широкие пояса с кинжалами, за спинами щиты, и в руках у каждого по короткому копью. Вероятней всего, не желавший рисковать еще одним сыном Денаро Миссаглия привлек к сделке наемников. Ситуация усложнилась, и Костя ниже опустил плечи – незачем его попутчикам видеть в нем способного к непредвиденным поступкам человека. Пускай, как и прежде, думают, что он просто бедный монах.

Вышли они в путь через час. Как ни требовал Костя оставить ему деньги на выкуп, Марко настоял, чтобы деньги хранились у него. Пускай добрый монах будет при сделке гарантом, но деньги понесет миланец – так надежней. Спорить Малышев не стал.

Из города выбрались быстро и без проблем. Сам сын оружейного мастера и монах ехали на небольшой двуколке, запряженной парой тихих меринов. Четверка громил взгромоздилась на юрких лошадок, выделенных им Денаро Миссаглия, и окружала сына нанимателя и монаха, оберегая их от возможных контактов с кем бы то ни было, но также и пресекая любые попытки Кости оторваться от процессии и затеряться в городе. К предложению заехать на постоялый двор, где Малышев, по легенде, оставил свои вещи перед тем, как идти в Милан, итальянцы отнеслись с пониманием. Крюк получался небольшой, и уже через час они были под окнами «Седла и Метелки». Костя тихо молился, чтобы отец Джьякетто не перепутал ничего из его наставлений. На его счастье, лошадка, купленная им вчера, была привязана прямо у конюшни – это он отметил первым делом, как только повозка старшего из сыновей миланского оружейника подъехала к зданию харчевни. Вход для посетителей был с другой стороны от конюшни, так что у Кости появился шанс на то, чтобы уйти незамеченным.