Крестная дочь - [52]

Глава четвертая

К вечеру принялся дождь, Девяткин, не взявший зонта, по дороге домой проторчал добрые четверть часа на остановке, дожидаясь автобуса, промочил ноги и решил не заглядывать в пивную «Разбитое сердце». Он спрыгнул с подножки вслед за молодым человеком в оранжевой куртке, поднял воротник плаща и зашагал вверх по горбатому переулку. Свет редких фонарей терялся где-то в высоте, не достигая тротуара, Девяткин еще раз угодил в глубокую лужу, зачерпнув воды, выругался и прибавил шагу.

Дома он примет теплый душ, махнет стакан рома и завалится спать, потому что впереди маячил долгий и, видимо, трудный день. Впрочем, любой день, когда приходилось исписывать больше двух страниц протокола, Девяткин считал трудным. Завтра же писанины будет столько, что и десятью страницами не отделаешься. Дело покойной старухи Волгиной стало проясняться, появился первый кандидат, даже не кандидат, а парочка кандидатов, с которыми надо плотно поработать.

Как выяснилось, старушку навещала патронажная сестра из ближайшей поликлиники, некая Света Саблина, эта бабенка работала частным образом, нашла себе что-то вроде халтуры, визиты к больным не регистрировались по месту работы, поэтому оперативники вышли на нее с опозданием. Но зацепили сразу. Сожитель Светы, водитель автобазы комбината железобетонных изделий некто Жора Максимов, засветился в одной из скупок с золотыми побрякушками. По мнению оценщика, по совместительству милицейского информатора, вещи из дорогих и старинных. Максимов приценился и ушел. За ним установили наблюдение, этот хрен ночевал на квартире Светы, и это хорошо. Любовников возьмут перед рассветом, обыщут квартиру, а первый допрос можно начинать часиков в девять.

К полудню, а то и раньше Максимов расколется, покается и настрочит явку с повинной. С женщинами возни всегда больше, с ними труднее, потому что бабы куда крепче мужиков. Но и это вопрос лишь двух-трех часов. Когда Света узнает, что любовник сдал ее, как пустую посуду, что он вешает на сожительницу не только организацию преступления, но и мокруху, что любимый ненаглядный Жорик стареется уйти от ответственности, а ее утопить в дерьме, она сначала возмутится. А потом запоет, как солистка российской филармонии. А дальше пойдет одна рутина. Только успевай записывать.

Девяткин нырнул в колодец арки, темный и глубокий. Свернул к своему подъезду, отметив про себя, что старый двор пуст, да и на улице встречных пешеходов почему-то не попалось. Он уже достал магнитный ключ от замка подъезда, когда увидел, что дверь приоткрыта. Лифта в доме не было, путь наверх освещала тусклая лампочка, занавешенная паутиной. Полоса света кончилась, Девяткин, крепко держась за перила, чтобы не оступиться, поднялся до второго этажа, преодолел еще один лестничный марш и остановился, услышав тихое покашливание и еще какой-то неясный металлический звук. Будто кто-то обронил связку ключей или ножик. Девяткин переложил пистолет из подплечный кобуры в карман плаща, поднялся на несколько ступеней, снова остановился.

Темнота казалось непроглядной, только из окошка, выходящего во двор, сюда попадал свет далекого фонаря и на последнем пятом этаже, мигая, едва светила десятисвечевая лампочка. Попахивало табаком, и еще витал едва уловимый запах, то ли одеколона, то ли гигиенического мыла. Девяткин снова услышал тихое покашливание, и осторожно двинулся дальше, сжимая в кармане рукоятку пистолета.

– Кто тут? – громко спросил он.

– Это я, – голос показался знакомым, но где и когда доводилось его слышать, не сразу вспомнишь. – Жду вас, уважаемый Юрий Иванович.

– А это ты…

Девяткин, узнав адвоката Рувинского, снял курок с боевого взвода, спрятал пистолет в кобуру под плащ, поднялся на этаж. Здесь, на лестничной площадке, было так светло, что человек с хорошим зрением, наверное, прочитал бы газетный заголовок, набранный большими буквами. Рувинский смолил уже не первую сигарету, он устал от ожидания, и давно бы ушел, если бы не строгий приказ Олейника договориться с проклятым ментом.

– Откуда узнал мой адрес? – Девяткин позвенел ключами, но дверь в квартиру не открыл. – Ну, чего молчишь?

– Наивный вопрос, – Рувинский, улыбнувшись, пригладил ладонью вьющиеся волосы со странным синеватым отливом. – Я же адвокат.

– А тебе не приходило в голову, что заявляться без приглашения к майору милиции и торчать в темном парадном – это неэтично. И опасно. Можно схлопотать пулю в живот.

– Я не стал вас беспокоить ни по служебному, ни по мобильному телефону. Мало ли, кто может услышать разговор. Или случайно оказаться рядом. Если хочешь испортить все дело, звони по телефону. А если хочешь добиться положительного результата, приезжай и поговори с человеком с глазу на глаз. Вот я и думаю, где бы нам поговорить? Я отниму десять минут вашего драгоценного времени. Мы могли пошептаться водном приличном ресторане. Тут недалеко.

– Прямо здесь и говори, не стесняйся. Я ноги промочил и топать в ресторан не в жилу. В той квартире никто не живет, а в этой бабка глухая. Чего хочет твой хозяин?

Рувинскому доводилось совать взятки самым разным людям в самых неподходящих местах: в общественных сортирах, в банях, в борделях, подземных переходах и даже однажды на государственной даче высокого правительственного чиновника. Поэтому тонкости процесса передачи денег были освоены до мелочей, а слова, которые положено говорить в подобных случаях, от зубов отскакивали.