Крест. Иван II Красный. Том 1 - [157]

   — Потом, после.

Бояре и холопы недоумевали:

   — Словно подменили Ивана Ивановича!

И даже такое предположение возникло:

   — Уж не умоповредился ли он?

Иван Михайлович, зная князя с его младенчества, успокоил:

   — С ним и раньше такое уныние случалось. Надо его как ни то расскучать, встряхнуть. Может, на потеху зазвать?

   — Потеху можно изделать. Медведь-шатун объявился, шастает по деревням и починкам, баб с ребятками пугает. Да и мужиков тоже.

   — Скажи сокольничему, пусть всё подготовит.

   — Да Святогон хоть сейчас готов.

   — А я князя попробую подвигнуть.

Иван выслушал своего старого дядьку с недоверием:

   — Когда это ты, Иван Михайлович, ловцом зверя заделался? Я не знал этакой страсти за тобой.

   — Да, это так, какой из меня ловец. Но вот Жердяй со Святогоном удальцы, хоть с соколами и кречетами, хоть на вепря или медведя с рогатиной.

   — Пошли за Святогоном, узнаю, что за потеха.

Святогон был княжеским ловчим и сокольничим. Круглый год занимался ручными охотничьими птицами — привозил из Двинской земли птенцов, гнездарей, и пойманных тенётами слётков на крыле. И тех и других терпеливо вынашивал — выкармливал и приучал, а навыки напасть и догонять убегающую или улетающую дичь у этих птиц были врождёнными. Самых лучших соколов и кречетов отвозили в подарок хану и ордынским вельможам, самим же заниматься охотой было всё недосуг.

Слышал Иван, что некогда Святогон был муромским боярином, владел богатой усадьбой, имел зело красовитую супругу. Но так сталось, что имение разграбили и сожгли татары, а супругу отбил у него князь соседнего удела. После этого и явился он к Ивану Даниловичу Калите, но от боярских почестей в Кремле отказался, попросил определить его хранителем ловчих и соколиных путей, к чему имел издавна душевную наклонность. С той поры и живёт тихо и скромно в Звенигороде, а о родном Крае напоминает ему лишь прозвание: сто лет назад жители Мурома выгнали из города епископа Василия, а потому всех появившихся в иных местах рожаков этого города кличут святогонами.

Он был жёлт ликом, будто монгол, но узкие скулы, светлые глаза и русые волосы не оставляли сомнения в том, что его муромские предки принадлежали к славянскому племени вятичей.

   — Не забыл ли имя, кое от крещения получил?. — спросил Иван, когда Святогон переступил порог его горницы — не робко, не как Челядинин переступил, но с прямой спиной и высоко поднятой головой.

   — Святогоном меня обзывают девятый год, а до этого три десятка лет чествовался я Досифеем, сыном Глебовым. — И ответил тоже с достоинством, не борзясь.

   — Дядька мой сказывает, что потеху вы с Жердяем затеяли, да ведь не срок?

   — То-то и дело, что медведь до срока из берлоги вылез.

   — Шатун? Чего же ему не спалось?

   — Не сказывает, — улыбнулся Святогон. — Да и как спросишь, мужик серьёзный! Лежал бы себе до Николы Вешнего, сосал бы лапу, а он и до Благовещения не дотянул, жира, стало быть, мало запас с осени. Теперь вот шастает.

   — Один? Тяжело одному...

Святогон помолчал в задумчивости, возразил без особой уверенности:

   — Одному вольно жить.

Иван тоже не торопился со словом, вспомнил, что Святогон остался соломенным вдовцом, решив не обзаводиться больше семьёй.

   — А вы с Жердяем, выходит дело, решили отнять волю у него?

   — Надоть, князь. Дурить стал медведь, с голодухи может не то что скотину, человека задрать.

   — Крупный зверь?

— Самого не видел, но по следам тропил. На снегу он свою босую ногу отпечатал — я двумя ладонями не смог накрыть, столь велик след.

   — Как же мы его изловим?

   — Всяко можно. Можно преследовать, скрадывать, заманивать. А когда охотников много — загоном или облавой. Шатун по заранью возле тетеревиных токов кружится. Начнут косачи поединки, не видят ничего вокруг себя, медведь тем и пользуется, нет-нет да и цопнет какую птицу. И на Мошниково болото наведывается. Там глухари со своими капалухами брачные игры начинают. Я его загодя выслежу, после этого мы все вместе окружим со всех сторон и... изловим, как ты говоришь.

Иван раздумывал: не очень прельщала его потеха, но отказаться — трусом прослыть. Святогон добавил беззаботно:

   — Зверь, конечно, могучий, голодный и злой, но ни копья у него, ни стрел калёных, а твои дети боярские до зубов вооружены. Да и мы с тобой не с голыми руками пойдём.

Не прост Святогон: нашёл убедительные слова. Отбросив сомнения, Иван велел готовиться к потехе.

Добираться до лесного становища, что близ Мошникова болота, решили на лошадях: князь с наместником и ловчим верхом, все остальные на двух санных подводах. Ивану хотелось оседлать Ярилу, но Святогон решительно возразил:

   — Лошадей надо брать старых, не пугливых.

Афанасий поддакнул:

   — Знамо, такого коня да в превратность пускать! — И поскорее, пока князь с ловчим не передумали, отвёл Ярилу в стойло.

Уезжали на два дня и всего лишь на потехи, но все остававшиеся в усадьбе холопы, жёнки и ребятня высыпали на подворье, словно на опасную рать мужиков провожали.

Под седлом Ивана была старая мосластая кобыла, но шёлковая зелёная попона, наборная уздечка, серебряные стремена и её преобразили на миг в царского скакуна. И всадник разряжен под стать: на голове шапка с соколиной опушкой, шитая серебром да золотом, с каменьями многоценными, на плечах — парчовая шуба, подбитая рысьим мехом. Иван чувствовал на себе восхищенные взгляды провожающих, но нарочито хмурился, поглядывал по-хозяйски на готовых в путь дружинников и детей боярских.