Крест и спираль. Кляксы на хрониках - [21]

своих норм (это — тоже из общепринятого определения) может лезть и в постель, и в мысли, и в душу. Для этого она, видимо, и придумана.

15. Еще один фокус: смерть вместо любви

Как выразился знаменитый писатель С. Лем: «если бы теологи властью религиозного запрета могли покончить с оргазмом, — они непременно сделали бы это» (С. Лем «Эротика и секс в фантастике и футурологии»).

Морально-этический запрет на различные проявления эротики сохранился до сих пор даже в цивилизованных странах. Сохранился, заметим, несмотря на ограничение прав церкви и декларацию свободы совести. Издатель «клубнички» Л. Флинт недоумевает: «почему показывать войну прилично, а любовь — нет?». С. Лем констатирует: «Видимо, для общественного сознания описание убийства не выглядит столь безнравственным, как описание соития: так распорядились моральные кодексы, на которых мы воспитуемся целое тысячелетие» (С. Лем «Эротика и секс в фантастике и футурологии»).

Ну разумеется. Все имперские социальные институты (в первую очередь — религия, идеология и мораль) ведут себя исходя из простого правила: Война — это жизнь империи (поскольку позволяет потребовать от человека служения «по максимуму»). Любовь — наоборот, гибель империи (поскольку инициирует проявление индивидуальности человека также «по максимуму»). Смысл последнего утверждения мы поясним ниже.

История, как мы уже говорили, вообще имеет привычку «искусственно исключать» определенные события. Школьная история занимается этим в экстремальной форме.

«В школьных курсах сведения о древних культурах малоазиатского и средиземноморского круга, к которым восходит и наша собственная, наиболее смазаны и невнятны в той их части, где отличия этих культур от нашей проистекают из специфической эротической аксиологии, греховной с точки зрения христианства» (С. Лем «Эротика и секс в фантастике и футурологии»).

Такое «смазывание и невнятность» имеет четкую и порочную социальную цель, выявляемую исходя из основного постулата ретроники: «если историки упорно не замечают очевидное событие из прошлого, значит раскрытие этого события приведет к серьезным последствиям для настоящего». Здесь последствия определяются особенностями человеческого восприятия.

С восприятия красоты человеческого тела вообще начинается восприятие красоты. С нормального сексуального влечения вообще начинается восприятие любви. С восприятие любви и красоты начинается вообще восприятие чудесного. С восприятие чудесного начинается любое настоящее искусство. А с любого настоящего искусства начинается настоящая свобода любого разумного существа и человека — в частности. Потому что настоящее искусство — это в конечном итоге создание нового мира, в котором по определению нет чуждого принуждения в какой бы то ни было форме.

Там, где начинается настоящая свобода — кончается империя, поскольку любая империя — это всего-навсего мифологизированная традиция несвободы. Уточним: фальшивая традиция.

Там же кончается и смерть, которая принадлежит к мифологическим феноменам старого мира, а не тех новых миров, которые человек не то создает сам, не то находит в неограниченном количестве (что с философской точки зрения почти то же самое).

Это не оговорка: смерть (в ее современном культурологическом понимании) — такой же имперский миф, как грех. Смерть необходима любой имперской идеологии, чтобы представить любые индивидуальные цели, как бессмысленные в силу крайней ограниченности времени жизни человека, как биологического организма. Соответственно, служение предстает как единственно-осмысленная форма деятельности человека — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

При этом нет никаких объективных подтверждений того, что для человеческой личности все, кроме результатов ее общественной деятельности, кончается со смертью (как это утверждает коммунистическая мифология). Нет также никаких объективных подтверждений того, что после смерти человеческая личность в виде некой «души» подвергается взысканию или поощрению за прижизненную деятельность (ад и рай христианской либо исламской мифологии).

Заметим, что оба этих, на первый взгляд диаметрально противоположных взгляда на смерть, сходятся в главном: смерть прекращает всякую осмысленную человеческую деятельность (есть «душа» или нет, попадает она в рай, в ад, или в никуда, но в любом случае, индивидуальная история человека на этом заканчивается). И в том и в другом случае мы имеем концепцию биологической смерти, как точки некого «окончательного расчета» между мыслящим индивидом и вселенной. При этом нет ни единого подтверждения (прямого, косвенного, научного, эмоционального — любого) правдоподобности этой концепции.

С другой стороны, есть масса указаний на то, что дело обстоит прямо противоположным образом. Условно эти указания можно разделить на четыре группы:

1) Частные случаи. Многочисленные свидетельства отождествления живущими людьми своей личности с личностями тех или иных умерших. При этом воспроизводятся не только привычки «личности — предшественника», но также привязанности и воспоминания частного характера. В ряде культур (ламаизм, бон и т. п.) такие ситуации считаются вполне ординарными.