Кресло Кутона - [3]

Не менее удивительно и то, что человек в таком состоянии мог играть ведущую роль в революционной драме, где все актеры настолько непоседливы, бодры, подвижны, что их представляешь себе всегда только в движении: взбирающимися на трибуну, снедаемыми великим патриотическим гневом, мчась из конца в конец Франции, чтобы раздувать бурю, которая разрушит старый мир. И этот калека, жаждущий, чтобы и его задела буря, является среди этого неистовства в своем инвалидном кресле, почти величественный в своей энергии и упорстве.

А теперь, когда мы, наконец, узнали об этом предмете [кресле — перев.], нужно найти ему место в сценах Термидора.

Мы находимся в Конвенте: оба Робеспьера, Сен-Жюст, Леба объявлены вне закона; их отвели к решетке; но Кутон, разделивший их участь, Кутон, который во время бури неподвижно сидел на скамье внизу у трибуны, глядя на свои слабые худые детские ноги, — кто взвалит на себя Кутона?

«Его» жандарм, без сомнения, посадил его на плечи и вынес из судилища, куда не проходило кресло на колесах. И когда арест был декретирован, когда Робеспьера отправили в Люксембургскую тюрьму, его брата в Ла Форс, Леба в Консьержери, Сен-Жюста в Экоссе, кто отвез Кутона в бывший монастырь Пор-Рояль (Пор-Либр), который был определен ему местом заключения? Пересек ли он весь город в своем кресле, доставив сам себя в тюрьму?{4}

И вот он в тюрьме, в Париже разгорелся мятеж; приказом Коммуны были освобождены Робеспьер и другие; что касается Кутона, то о нем позабыли; лишь в час ночи друзья о нем вспомнили и вызвали в ратушу. Он уселся на свое трехколесное кресло, и вот он, под проливным дождем, катит со всей возможной скоростью с крутого спуска улицы Сен-Жак, в то время как по бокам бегут два посланных за ним жандарма; протоколы сохранили нам их имена: Мюрон и Жавуар.

Гревская площадь была полна «людей, штыков, пик и пушек». Эта измученная кричащая толпа расступилась при дьявольском появлении в ночи, рассекаемой вспышками молний, промокшего до нитки калеки, наклонившегося вперед, сцепившего зубы от напряжения, запыхавшегося, с поднятыми локтями, непрерывно вращающего руками, приводящими в действие механизм, который, наконец, причалил к крыльцу Ратуши, высокие окна которой вырисовывались во мраке огромными светящимися прямоугольниками.

Кто-то взвалил члена Конвента себе на спину и поднял на второй этаж; здесь мы цитируем донесение шпиона, находившегося там, который рассказывает также и о прибытии Кутона: «В зале заседаний (генерального совета) находились оба Робеспьера: один из них сидел сбоку от председателя Леско-Флерио, второй — рядом с национальным агентом Пейаном. Вскоре внесли Кутона, и нужно заметить, что он снова был в сопровождении своего жандарма… По прибытии его обнял Робеспьер… который пожал руку жандарму и сказал: «Вы храбрец, я всегда уважал жандармов; выйдите на улицу и продолжите дело, агитируя народ против изменников».

Без сомнения, совет Робеспьера был хорош, но из-за него дело приняло скверный оборот для Кутона, который, будучи лишен своего носильщика, был отдан на милость первому вошедшему. Когда, часом позже, Ратуша была занята людьми, верными Конвенту; когда, в суматохе, последовавшей за выстрелом Мерда, Робеспьер-младший выпрыгнул в окно, Леба застрелился, Анрио выбросили из окна во двор, несчастный Кутон, безоружный, беспомощный, беззащитный, неспособный встать с места, упал на пол, и, используя свои руки вместо костылей, волоча мертвые ноги, смог заползти под стол, где и спрятался. Однако кто-то обнаружил его там; его, как куль, бросили на самый край лестничной площадки, возле ступенек, и одно сделанное им движение привело к тому, что он скатился в самый низ каменной лестницы{5}. Утром его нашли в маленьком служебном дворике, куда он заполз, неподвижно лежавшего лицом к стене. «Он казался мертвым», лоб его был разбит; когда люди стали трясти его, чтобы поднять, он попытался вонзить в себя лезвие перочинного ножа, который держал в руке раскрытым.

Его положили на носилки и отправили в Отель-Дье, где хирург Дессо перевязал его раны; затем по набережным принесли в Тюильри. Его оставили на своих носилках у подножия лестницы, ведущей в Комитет общественного спасения, в крытом дворике; несколько граждан собралось вокруг него; было около девяти часов утра.{6}

В течение долгих шести часов раненый агонизирующий Робеспьер лежал на столе в приемной зале Комитета; Пейан, Сен-Жюст и Дюма находились здесь же, сидя в амбразуре окна. Затем поступил приказ отвести всех побежденных в Консьержери, и печальный кортеж был сформирован: впереди Робеспьер, которого несли в кресле четыре человека; повязка стягивала его лицо, образуя подобие «шапочки» на голове; правый рукав его голубого сюртука был оторван, сюртук разодран по всей длине спины; он был без башмаков, с обнаженными икрами, его чулки сползли до лодыжек; кюлоты были лишены пуговиц, из них вылезла рубашка, вся залитая кровью. Он часто открывал глаза, и не утратил силы, поскольку, во время спуска по лестнице из Комитета, он сильно ударил кулаком в затылок одного из граждан, несших его кресло.