Крещение Руси и Владимир Святой - [20]

Другой вопрос – кем была Аллогия (будем все-таки называть ее так) по происхождению? На этот счет строилось немало догадок. Княжну выводили и из полуязыческого княжеского рода белых хорватов, и просто из западных славян в широком смысле. Наконец, допускали сложную политическую интригу, связанную с борьбой Германии, Польши и Чехии, приведшую к браку новгородского князя с чешской княжной из правящего рода Пржемысловичей и затем – к усобице на Руси. Возможно, конечно, все. Выдача христианок, католических принцесс, замуж за языческих правителей давно стала частью политики римского престола. Так была некогда крещена Англия. Так совсем недавно была крещена Польша – как раз через чешскую княжну Добраву, жену гнезненского князя Мешка. Но был ли прок выдавать княжну за «робичича» без перспектив на великокняжеский престол? И почему о том ни слова ни в одном западном источнике?

Думается, что дело обстояло гораздо проще. Аллогия была женою под стать самому Владимиру – рабыней, купленной или полонянкой, хотя и знатного рода. Брак с княжеским сыном для нее означал возвращение свободы. Новгородское вокняжение Владимира – возвращение знатности. Долгое время Аллогия оставалась единственной женой Владимира. От нее родился его первенец. Сын получил славянское имя Вышеслав. Оно не встречалось в роду Рюриковичей и вообще редко на Руси, но отмечено на западе славянского мира – еще одно свидетельство чешского происхождения матери. Так Владимир опередил киевского брата в продолжении рода. Ярополк сыном-наследником долго не обзаводился – может, потому, что в самом деле был моложе, даже гораздо моложе «робичича»? Как бы то ни было, продолжателем династии выглядел именно новгородский князь – знак для киевского зловещий, в чем тот не мог не отдавать себе отчета.

Можно ли было избежать столкновения? Кто знает. Но едва ли честолюбие Добрыни ограничивалось одним Новгородом, особенно теперь, после рождения внучатого племянника. Если даже и так, то новгородская знать – и родовые «старцы», и дружина – была достаточно честолюбива сама. Киев относился к Новгороду с пренебрежением, Полоцк опережал его в росте, перехватывая торговые доходы, – а значит, мирному правлению рано или поздно должен был наступить наконец. Буря приближалась независимо от воли Владимира. Но гром грянул не с Севера.

Наследство Святослава

Осенью 971 года великий князь русский Святослав возвращался с Болгарской войны в Киев. Позади были два года битв и героических свершений. Свершений, стоивших огромных потерь – и не приведших ни к чему. Болгария оставалась за спиной, и оставалась она победителям, византийцам. О стольном городе Преславе, о власти над Балканами, Венгрией и Чехией можно было забыть.

Что же, в Болгарии Святослав встретил наконец достойного соперника-ратоборца. Византийский император Иоанн Цимисхий, захвативший власть над своей страной как раз в это время, тоже был государем-воителем. В бою он оказывался подчас еще отважнее Святослава – даже вызывал русского князя на поединок и получил презрительный отказ. Но что гораздо ценнее и что точно не заслуживало пренебрежения – Иоанн оказался более искусным полководцем. И более искусным политиком.

Сначала русские побеждали. Разгромив и покорив отложившихся было болгар, Святослав со своими союзниками – венграми и печенегами – двинулся к самому Константинополю. Однако уже в 970 году военная удача отвернулась. Под Аркадиополем Цимисхий остановил натиск «варваров» и вынудил их отступать на север. По пятам шла византийская армия – свежие силы, пришедшие со своим бывшим командующим, а теперь императором из Малой Азии. Цимисхию без особого труда удалось привлечь на свою сторону единоверцев-болгар, оказавшихся во власти язычников. Его войска взяли Преслав. Здесь погиб командовавший гарнизоном Сфенгал – второй по знатности в русском войске после Святослава, его воевода. В 971 году Святослав оказался заперт в придунайской крепости Доростол. После долгих изнурительных боев, стоивших жизни многим русским дружинникам, в том числе новому воеводе Икмору, Святослав решился на переговоры. Лично встретившись с Цимисхием, он согласовал условия относительно почетного мира. С русской стороны его свидетельствовали князь и старый Свенельд, вновь принявший на время руководство дружиной. Договор оставлял Болгарию за Византией, а прежние торговые привилегии – за Русью. Святославу осталась даже военная добыча. Русь ничего не теряла – но признавала поражение.

Русская летопись, основанная на дружинном эпосе, предпочитает поражений не помнить. Уход Святослава из Болгарии предстает едва ли не добровольным. Он будто бы взял с греков «дань» и после этого сам решил вернуться на Русь. Однако причины его указаны верно – у князя оставалось «мало дружины». Верно, скорее всего, и другое. Исполненный мрачного смирения перед византийцами, Святослав вовсе не собирался сдаваться. Рассуждал он так: «Пойду на Русь и приведу дружину».

Тем не менее возобновить и без того дорого стоившую Руси войну за Болгарию Святославу было не суждено. Уже в Доростоле стало известно, что недовольные миром с греками печенеги расторгли союз. Святослав собирался выйти на ладьях в Черное море, а затем подниматься по Днепру, чтобы попасть в Киев быстрее. Свенельд, однако, сказал: «Пойдем, княже, вдоль на конях – ведь в порогах стоят печенеги». Днепровские пороги, где ладьи приходилось перетаскивать волоком, были излюбленным местом атаки кочевников.