Крепость Ангела - [29]

Степа взглянул искоса.

— Кто, по-твоему?

— По-моему, я.

Художница пробормотала с досадой:

— Если вам охота разыгрывать из себя жертву…

— Не жертву, а преступника, дорогая. Я не разыгрываю, а ощущаю так.

— И ничего не боитесь?

— Ничего.

— Ладно, я с вами, — заключила она неожиданно, и я вдохновился.

— Так вот, друзья. Евгений дважды заявил, что должен поговорить со мной. Я вышел следом на крыльцо, позвал (тут мне помешали — доктор отбыл). Потом вы с Петром отвалили… но он слышал мой голос, ждал меня.

— Не обязательно, — вставил Степа в нетерпении.

— Во-вторых. Слушайте! И ты, и Петр после смерти Всеволода меня разыскивали и звонили секретарю. «Родя в курсе» — помнишь? Получается, он догадывался.

— Вы с ним сговорились?

— Нет. Единственное объяснение: Евгений знал, что я налил в бокал брату…

— Невозможно! Я уже тебе говорил: никто из нас не покидал гостиную, пока Всеволод общался с тобой.

— Допустим. Но смерть случилась при нем, всю ночь он провел с мертвыми… Мало ли что услышал он, в какие тайны и бездны заглянул.

— В тайны, бездны, — пробормотала художница. — Почему «Скорую» не вызвал? Ваш секретарь все это и провернул.

— Нет! — отрезал модернист. — Вы не знали Женьку.

— А может, и вы до конца не знали.

— Родь, скажи! Ты имел на него огромное влияние… не знаю уж, на чем основанное… но факт. Однако смерть Наташи он бы никому не простил.

— Кому-то простил, Степ. Это тоже факт.

— Ей? — тихонько сказала Лара.

— Пардон, мадам, она отравилась.

— Может быть, она слишком любила мужа.

— Ваша логика мне недоступна. Предполагать идеальные мотивы в таком деле…

— В каком?

— Отравление — самое гнусное деяние на свете. Подлое, подпольное и частенько безнаказанное. Да, Родион! Можешь хоть завтра вышвырнуть меня из своей «империи», но я облегчил душу.

— Ты прав. Троица «погребенных» потому так и ужасна. Теперь насчет «безнаказанности»… С того момента в прихожей брата я ведь уже не живу. Вот и не боюсь ничего, девочка, никаких чувств не осталось. Свидетельствую объективно и бесстрастно.

— Врешь! — азартно воскликнул Степа. — К чему тогда это расследование?

— Мне нужен мой покровитель.

— Покровитель? — Шепот его, багровое лицо приблизились к моему почти вплотную. — Ты копаешь кому-то могилу.

Я отшатнулся:

— По-твоему, такие мелкие мотивы…

— А вам нужны возвышенные? Идеальная любовь! Допустим, твоя жена покончила с собой из-за каких-то там угрызений. И Женя последовал за нею. Тогда кто украл и спрятал его труп? Или ты окончательный псих и не ведаешь, что творишь. Или действует враг… нечеловечески умный и сильный.

— Дух нашей бабушки. — Я усмехнулся. — Нет, Степа, это человек. Он сидел с нами за поминальным столом в прошлую субботу.

Степа вздрогнул всем телом.

— Яд этой чертовой бабушки был у тебя?

— У меня.

— И он запечатлен в золотой чаше на фреске!

— Которую, между прочим, — заметил я, — сфотографировал итальянец. А ты сокрушался, что нет наследника.

— Да какой он родственник, я и значения не придавал!

— И все же: кому останется состояние в случае моей смерти?

— Ты сам должен написать завещание, Родя.

* * *

Мы с Ларой по обыкновению собирали валежник, все дальше от флигеля, все глубже, очищая парк от сухостоя, праха и тлена десятилетий. Мы не сговаривались, не обсуждали этот ежевечерний, пышно выражаясь, обряд очищения, испытания «огненным столпом»; он стал необходим.

В чаще почти смерклось, бесшумно опадали листы, и настойчиво звенел в ушах моих предсмертный голос: «Где ты ее прячешь? Погребенные уже не скажут. Ты — убийца!» Я убийца, но и наш блаженный Женечка ужасно замешан, коль меня не выдал. «Погребенные уже не скажут» — про убийцу? Нет, он дальше обвиняет — значит, знает. Они не скажут, «где ты ее прячешь» — вот ключевая фраза. «Ее» — первое, что приходит в голову, — бутылочку с болиголовом.

— Но откуда он про нее знал? — пробормотал я нечаянно вслух, сбросив наземь охапку хвороста; Лара на корточках разжигала костер; подняла голову.

— Про кого?

— Наша бабуля клялась, что никому никогда про яд не рассказывала.

— Еще бы. Это было совсем не в ее интересах.

— Если Наташе… Они встречались после моего визита.

— Кабы я знала, какой «мистерией» все это обернется, я б их разговор подслушала, честное слово.

— Лара, не смейся.

— Нет, нет!

— Не смейся. Болиголов убил пятерых.

— Да не берите же все на себя. Тридцать лет назад вы были ребенком.

— Но удачно продолжил родословную линию. С братом понятно, зато остальное… мрак.

— Вы полагали, что они с Наташей выпили тот самый бокал шампанского?

— Я так думал.

— И одна доза привела к смерти обоих?

— Да ведь в спешке, на нервах… сколько я там ливанул — не ручаюсь.

— Но теперь вы в сомнении из-за секретаря?

— Да, если доктор не ошибается насчет отравления… перед Евгением я чист.

— Где вы хранили яд?

Я рассказал.

Первым моим благородным порывом (еще тогда, при бабушке) было — избавиться от смертоносной жидкости. Я подошел к открытому окну — из зарослей парка возникли доктор с художницей — и отвернулся… Нежные весенние лучи озаряли «Погребенных», которые словно околдовали меня. «Что за странное создание!» Старуха глядела непроницаемо. «Вариация на тему рублевской «Троицы»? А что в чаше?» Она все молчала. «Не вино для причастия, правда? Это яд?» Наконец произнесла: «Это моя последняя вещь. В такой символической ипостаси я попыталась выразить некоторые свои ощущения». Послышались шаги доктора по лестнице, и я машинально сунул бутылку с болиголовом в карман куртки.