Крепкая подпись - [114]

Он действительно работал не покладая рук. Всегда был в рабочей форме. Не допускал никаких заминок, простоев, нарушений ритмичности.

Возможно, кому-нибудь покажется неподобающей эта производственная терминология применительно к такому деликатному делу, как художественное творчество, покажется упрощающей творческий процесс и духовную организацию художника. Но ведь и творчество подчиняется каким-то общим законам.

Не следует думать, что мы изображаем этакого «старичка-бодрячка», который «знай себе пописывает».

Несомненно, что в этой большой жизни, не богатой внешними событиями, но внутренне очень напряженной и трудной, бывало всякое. Были неудачи, порой горькие, были просчеты. Но «кризисы» здесь не допускались.

Если не «вытанцовывалось» одно, если отлеживалось другое, тогда работалось третье.

От своего огромного цикла «Преображение России» он переходил к эпохе Пушкина, Гоголя, Лермонтова, изучая ее идейное содержание и вещественные детали, и тогда появлялись пьесы «Невеста Пушкина», «Гоголь уходит в ночь», «Мишель Лермонтов» — еще недостаточно оцененные и не полностью включенные в десятитомное собрание сочинений.

Переключался на публицистику, на статьи о Тургеневе, Чехове, Лескове, на разговоры с молодыми о писательском мастерстве, на воспоминания.

В одном из его стихотворений, которое называется «В горных лугах», зарисовка крымской природы завершается такими строчками:

Шаг мой все шире и шире.

Гуще и выше трава.

Славно б пожить в этом мире

Век бы еще… или два!

Перевалив на девятый десяток, он не устал, не наработался, не нагляделся на мир, не захотел на покой. И отпусти ему судьба эти два века — все с тою же неуемной жадностью работал бы он, как его великолепный Антон Антонович из «Движений»: «Ро-бо-та! О-о, это большое дело, как сказать! Человек — ро-бо-тай, лошадь — ро-бо-тай, дерево — рро-бо-тай, трава растет, как сказать, и траву в роботу — гей-гей, шоб аж-аж-аж! Прело, горело, чтобы пар шел!..»

Более полувека назад некоторые критики, оценивая необычайную густоту его письма, насыщенность красками, деталями, расточительно-щедрыми наблюдениями, предсказывали ему, что он неминуемо «испишется».

Действительно, его рассказы, повести, романы, начиная от самых первых, — какие-то чемпионские, рекордсменские, выражаясь спортивно — все с выпирающими мышцами и мощным дыханием.

Можно представить себе реальность опасений, которые возникали с каждой новой вещью этого писателя: сколько может продолжаться такая богатырская трата сил?

Но выходила следующая книга — и все новые и новые россыпи никогда не повторяющихся образов, сравнений, наблюдений, красок представали перед читателями.

Становится понятным непрестанное, многолетнее восхищение Горького, бросившего о нем крылатое слово: «Властелин словесных тайн».

Подходя к восьмому десятку своей жизни, он написал повесть «Утренний взрыв». Михаил Шолохов, приславший телеграмму своему старшему собрату по перу, прекрасно выразил то чувство, которое возникает при чтении этой вещи:

«С истинным наслаждением прочел «Утренний взрыв». Дивлюсь и благодарно склоняю голову перед Вашим могучим, нестареющим русским талантом».

Этот могучий талант своим шестидесятилетним трудом опроверг само понятие «исписаться». Он еще раз доказал, что духовная энергия человека пожизненна, если она вдохновляется высокими целями.

Свою последнюю статью, написанную за несколько дней до кончины, он назвал так: «Жизнь писателя должна быть подвигом». Мы знаем — это не фраза, претендующая на то, чтобы стать исторической. Здесь выражено коренное убеждение старого писателя, чья жизнь и была творческим подвигом, неустанным служением родной литературе — его единственной всепоглощающей страсти.

Книгам его уготована большая, беспокойная, долгая жизнь — они никогда не будут застаиваться на полках, залеживаться в шкафах. И в сознании читателей всегда будет жить образ их создателя — властелина словесных тайн, чудесного мастера с Орлиной скалы.

ВЫСОКИЙ СЧЕТ Настоящая биография

НАЧАЛО ХАРАКТЕРА

При взгляде на него невольно думалось: как это он ухитряется и зимою быть загорелым? И эта стать — разворот плеч, посадка шеи, отчетливо спортивная осанка, как будто он не сидит долгими часами за столом, изо дня в день, в редакции и дома, не корпит над своими рисунками. Мы знали, что он занимается спортом, ходит на лыжах, купается, плавает, занимается верховой ездой. Но когда он все это успевает?

Несмотря на свою крайнюю молодость — ему не было девятнадцати лет, когда он пришел в редакцию «Смены», — он уже накопил себе, так сказать, творческую биографию и кое-какой стаж. Играл в молодежных театральных коллективах, и уже имел и самостоятельные постановки, и учился в Институте истории искусств. И вот потянуло в газету.

Звали его Лев Канторович.

В «Смене» он сидел за одним столом еще с двумя художниками. Как они, он рисовал тут же, в редакции, — почему-то тогда в этом была необходимость. Вся редакция помещалась вместе — тогда отдельные комнаты были роскошью. Средний возраст сотрудников — 21 год. Все время что-то поступало, менялось, кипело, требовалось изготовить срочно карикатуру, рисовать заголовки и даже заставки. Газетчики работают по жесткому графику, всегда торопятся, спешат. Это, если хотите, стиль, в этом есть своя поэзия, своя музыка.