Крепкая подпись - [113]
— По-видимому, ваша дача — миф! — говорил ему Алексей Максимович. — У кого мы ни спрашивали, где находится дача писателя Сергеева-Ценского, — никто не знал!
— В этом и заключается моя жизненная задача! — отшучивался житель Орлиной скалы. — Кажется, Дидро принадлежат слова: «Только тот хорошо прожил, кто хорошо спрятался!» Не затем, конечно, чтобы оправдать это изречение, спрятался я, но, несомненно, эта игра в прятки сослужила мне хорошую службу!
И все же человеку с Орлиной скалы не удалось спрятаться от известности. Она настигла его, и он, говоривший про себя, что не создан для известности, как Евгений Онегин для блаженства, сокрушаясь, приводил теперь слова другого литературного героя: «Трогает жизнь — везде достает!»
Играть в прятки становилось все труднее. Мало того, что разрослась Алушта, полезла к нему наверх, на Орлиную скалу, новыми дорогами, дачами, садами, виноградниками, — теперь каждый мог обстоятельно объяснить, где проживает писатель Сергеев-Ценский.
Особенно хорошо стал известен его адрес почтальонам, которым он, что называется, задал работенки.
Осенью тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года мы, несколько литераторов, проезжая через Алушту, сделали небольшую остановку на автостанции. Москвич-журналист, хорошо знавший все невыдуманные анекдоты, связанные с жителем Орлиной скалы, начиная от посещения Куприна, вдруг спросил у нашего шофера — загорелого, круглолицего, добродушного парня:
— А скажите, как зовут Сергеева-Ценского?
Шофер почему-то обиделся и ответил, хмуро глядя на вопрошавшего:
— А вы что — экзамен мне строите? Это же просто неостроумно! Если требуется к Сергею Николаевичу — скажите прямо, отвезу!
И, помолчав, добавил:
— Крепко он болеет сейчас!
Покуда шофер возился с машиной, мы зашли на почту. Отправив в Москву корреспонденцию о том, как он совершил прыжок на вертолете через Крымские горы, журналист спросил у девушки в окошечке:
— А Сергееву-Ценскому много идет почты?
Тряхнув короной пышных волос, девушка улыбнулась:
— Туда, наверх? Вот, глядите, это только вечерняя!
Она показала нам весьма внушительную пачку, подготовленную для отправки адресату: письма, бандероли, пакеты.
На одном из конвертов была наклеена красивая японская марка. На большом плотном пакете со штампом «Болгария» было выведено старательными печатными буквами:
«Доктору филологических наук, академику Сергею Н. Сергееву-Ценскому».
Да, трогает жизнь — везде достает!
Человек сидел за своим скромным, простым столом и писал, не помышляя о славе, не хлопоча о ней, — и вот она пришла сама, и какая слава! Настоящая, химически чистая, заслуженная, трудовая.
Критики так и не додумались, куда его поставить, не нашли полочку, а точнее сказать, не очень-то и искали ее. Они по-прежнему молчали о нем более охотно, чем говорили.
Но старый писатель точно отвечал им словами Маяковского, усмехаясь в свои густые, запорожские усы: «Сочтемся славою — ведь мы свои же люди!»
О нем не писали ни развернутых критических статей, ни монографий. Он не попадал ни в одну из существовавших «обойм». Не раз и не два о нем попросту забывали упомянуть в обзорах современной русской советской литературы.
Нередко он оказывался в той категории, о которой остроумно говорил Леонид Соболев в своем докладе учредительному съезду писателей РСФСР, — в категории «и др.».
На восемьдесят четвертом году его жизни вышла в Крымиздате книга Галины Макаренко «Сергеев-Ценский. Критико-биографический очерк». К рецензии на нее журнал «Москва» дал вполне справедливый и, в сущности, сенсационный заголовок: «Первая книга о С. Н. Сергееве-Ценском».
Этот «случай на производстве» служит разительной иллюстрацией к тому горячему и далеко не оконченному разговору, который идет теперь по поводу одного из наиболее странных, мягко выражаясь, явлений в нашем литературном обществе — о том, какое влияние оказывает на положение писателя в литературе его «географическое положение».
Но если в данном случае критика осталась в очень большом долгу перед писателем, то читатель у него в долгу не остался.
Маленькие вершинки, очевидно, нуждаются в путеводителе — их могут не заметить, пройти мимо. Но эта вершина на Крымском полуострове все равно не могла остаться незаметною. Можно было не писать, не говорить о ней — она была видна отовсюду.
Свой дом на Орлиной скале он сравнивал, как известно, с мастерской. Но когда раздумываешь об этом упрямом мастере, который четверть века прожил в девятнадцатом веке, был современником Чехова и Льва Толстого и вместе со всем советским народом отпраздновал сорок первую годовщину Октября, — это сравнение кажется маленьким, даже кустарным.
Не мастерская, а какой-то огромный, неустанно действующий цех словесного художественного литья.
Сорок с лишним лет его работы, пришедшейся на советскую эпоху, были годами нарастания его творческой энергии, его очевидной второй молодостью.
Он говорил так:
«Писатель должен работать каждый день в поте лица своего, как работает весь наш народ — строитель, воин, ученый!»
«Мало иметь талант — надо еще взращивать его в себе и воспитывать!..»
Пример старого мастера делает эти, в сущности, отнюдь не новые мысли необыкновенно убедительными.
Имя В. Г. Дуловой является символом высочайших достижений арфового искусства 20 века не только в нашей стране, но и во всём мире. Настоящая книга посвящена её педагогической деятельности. В ней собраны воспоминания учеников Веры Георгиевны, композиторов, с которыми она сотрудничала, и зарубежных коллег, а также представлены документы из личного архива, фотографии.
Книга воспоминаний художника Аристарха Лентулова, одного из основателей объединения «Бубновый валет», яркого представителя русского авангарда начала XX в., — первая полная публикация литературного наследия художника. Воспоминания охватывают период с 1900-х по 1930-е гг. — время становления новых течений в искусстве, бурных творческих баталий, революционных разломов и смены формаций, на которое выпали годы молодости и зрелости А. В. Лентулова.Издание сопровождается фотографиями и письмами из архива семьи А. В. Лентулова, репродукциями картин художника, подробными комментариями и адресовано широкому кругу читателей, интересующихся русской культурой начала — первой трети XX в.
Густав Маннергейм – одна из самых сложных и драматических фигур в политике XX века: отпрыск обедневшего шведского рода, гвардеец, прожигавший жизнь в Петербурге, путешественник-разведчик, проникший в таинственные районы Азии, боевой генерал, сражавшийся с японцами и немцами, лидер Белого движения в Финляндии, жестоко подавивший красных финнов, полководец, противостоявший мощи Красной армии, вступивший в союз с Гитлером, но отказавшийся штурмовать Ленинград… Биография, составленная на огромном архивном материале, открывает нового Маннергейма.
Впервые на русском публикуется дневник художника-авангардиста Алексея Грищенко (1883–1977), посвящённый жизни Константинополя, его архитектуре и византийскому прошлому, встречам с русскими эмигрантами и турецкими художниками. Книга содержит подробные комментарии и более 100 иллюстраций.
Эта книга является второй частью воспоминаний отца иезуита Уолтера Дж. Чишека о своем опыте в России во время Советского Союза. Через него автор ведет читателя в глубокое размышление о христианской жизни. Его переживания и страдания в очень сложных обстоятельствах, помогут читателю углубить свою веру.
Повествование описывает жизнь Джованны I, которая в течение полувека поддерживала благосостояние и стабильность королевства Неаполя. Сие повествование является продуктом скрупулезного исследования документов, заметок, писем 13-15 веков, гарантирующих подлинность исторических событий и описываемых в них мельчайших подробностей, дабы имя мудрой королевы Неаполя вошло в историю так, как оно того и заслуживает. Книга является историко-приключенческим романом, но кроме описания захватывающих событий, присущих этому жанру, можно найти элементы философии, детектива, мистики, приправленные тонким юмором автора, оживляющим историческую аккуратность и расширяющим круг потенциальных читателей. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.