Крепкая подпись - [110]
К пятидесяти годам Толстой имел все признаки «маститости»: громкую славу у себя на родине и далеко за ее пределами, собрания сочинений с портретами, вступительными статьями, факсимиле и примечаниями. Критики уже написали о нем исследования и монографии.
И все-таки почтенное слово «маститый» удивительно не шло к нему. Об этом ощущении замечательно написал Алексей Максимович Горький, поздравляя своего земляка и тезку с пятидесятилетним юбилеем:
«Для меня Вы, несмотря на свою четвертьвековую работу, все еще начинающий и таковым пребудете до конца дней…»
Свой юбилей Толстой отметил в Ленинграде. Состоялся он в помещении Ленкублита. Это название навряд ли можно найти в словарях. Оно расшифровывается так: Ленинградская комиссия улучшения быта литераторов. Так именовалась писательская столовая на Невском. Следует припомнить, что дело происходило во времена пайков, промтоварных книжек, закрытых распределителей и других, ныне прочно позабытых явлений..
В этой писательской столовой, за пиршественными столами, весьма скромными, и сошлись гости юбиляра. Это был поистине необычный юбилей. В сложившийся юбилейный ритуал виновник торжества внес крупные изменения: обычно после так называемой официальной части (торжественное заседание, президиум, доклад о творческом пути, речи, адреса) бывает банкет для «избранных». А здесь юбилей начался с банкета и им же закончился, минуя всю официальную часть. За столами сразу установилась такая же непринужденная обстановка, что и в доме у Толстого. Один оратор, совмещавший писательскую профессию с адвокатской, все время порывался произнести «настоящую юбилейную речь», но это ему так и не удалось из-за реплик, снижавших высокую торжественность взятого им тона. Подавал реплики главным образом сам юбиляр — случай, вероятно, беспрецедентный в истории юбилеев.
Чествовать Алексея Толстого пришли и собратья по смежным искусствам, и, конечно, представители всех литературных поколений и рангов. Те, которых теперь называют зачинателями и старшим поколением, были тогда средним или около него, а те, о ком сейчас деликатно пишут: «этот, в сущности, далеко уже не молодой человек», — были совсем молодыми, некоторые из них состояли еще в категории «и др.».
Были тут, в меньшинстве, и ровесники Толстого, и постарше его, но по литературному стажу (с 1907 г.) он был, кажется, старше всех. Вообще пятьдесят лет казались тогда огромным возрастом. Об этом полушутя-полусерьезно сказал сам Толстой, отвечая на тосты.
— Подумать только, — говорил он, — ведь при мне взлетел первый аэроплан, загорелся в лампочке свет неестественный, задвигались человечьи фигуры на белом полотне… Ведь я чуть на дуэли не подрался. Был однажды и секундантом. Черт знает что такое. А звучит-то как — полвека, полвека!..
Но все это были, конечно, сетования риторического характера. Именно в это время, отвечая на приветствие Максима Горького, Толстой писал ему:
«В этот год я, как никогда, чувствую, что все еще впереди, все еще начинается…»
Не в порядке юбилейного комплимента можно было сказать, что юбиляр молод, очень молод. Речь, разумеется, шла не о том, что он казался каким-то особенно моложавым. Нет, он выглядел как раз на свой возраст, даже старше. За плечами была трудная, сложная жизнь, да и коэффициент сгорания в писательском труде до сих пор еще не учтен многими. Толстой определил этот труд как «разрушающий».
И тем не менее он был молод — моложе, чем, например, за пятнадцать лет до юбилея, когда он говорил о себе в одном письме: «…мне трудно писать, точно голову подменили». То было для него время глубокого духовного кризиса, опасных перебоев в работе, время, когда он, в растерянности и тревоге, стоял на рубеже величайших исторических событий, скованный заблуждениями и предрассудками своего класса, своей среды, своего происхождения.
А теперь, с цифрами и фактами в руках, он отчитывался перед своим новым, многомиллионным читателем, и в голосе его звучала гордость:
— Мой творческий багаж за десять лет до Октября составлял четыре тома прозы, а за пятнадцать последних лет я написал одиннадцать томов наиболее значительных моих произведений!
Он являл собою редкое сочетание энергии и смелости начинающего с опытом зрелого, искушенного мастера. Если тема захватывала его, он брался за нее, какой бы трудности она ни оказывалась. Были у него и неудачи — и досадные, и крупные, — но никогда ни у кого не возникало ощущения, что это «все». Это была проба силы, как у атлета, который просит поднять ему планку или подкинуть тяжести и иногда срывается при этом.
Замечательно, как он все время обгонял себя. После выхода первой книги «Петра» он говорил, что это, «в сущности, пространное введение в основную, вторую часть».
Через некоторое время он уже заявлял, что «обе опубликованные части «Петра Первого» — лишь вступление к третьему роману, наиболее значительному по содержанию и живописности».
А потом даже свою огромную эпопею «Хождение по мукам» он стал называть «увертюрой» к тому роману о Великой Отечественной войне, который уже начал у него складываться.
Свой второй юбилей он отметил в Москве, в суровую военную годину. Отвечая приветствовавшим его, он сказал:
Впервые на русском публикуется дневник художника-авангардиста Алексея Грищенко (1883–1977), посвящённый жизни Константинополя, его архитектуре и византийскому прошлому, встречам с русскими эмигрантами и турецкими художниками. Книга содержит подробные комментарии и более 100 иллюстраций.
Эта книга является второй частью воспоминаний отца иезуита Уолтера Дж. Чишека о своем опыте в России во время Советского Союза. Через него автор ведет читателя в глубокое размышление о христианской жизни. Его переживания и страдания в очень сложных обстоятельствах, помогут читателю углубить свою веру.
Повествование описывает жизнь Джованны I, которая в течение полувека поддерживала благосостояние и стабильность королевства Неаполя. Сие повествование является продуктом скрупулезного исследования документов, заметок, писем 13-15 веков, гарантирующих подлинность исторических событий и описываемых в них мельчайших подробностей, дабы имя мудрой королевы Неаполя вошло в историю так, как оно того и заслуживает. Книга является историко-приключенческим романом, но кроме описания захватывающих событий, присущих этому жанру, можно найти элементы философии, детектива, мистики, приправленные тонким юмором автора, оживляющим историческую аккуратность и расширяющим круг потенциальных читателей. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Джессика Стоядинович, она же Стоя — актриса (более известная ролями в фильмах для взрослых, но ее актерская карьера не ограничивается съемками в порно), колумнистка (Стоя пишет для Esquire, The New York Times, Vice, Playboy, The Guardian, The Verge и других изданий). «Философия, порно и котики» — сборник эссе Стои, в которых она задается вопросами о состоянии порноиндустрии, положении женщины в современном обществе, своей жизни и отношениях с родителями и друзьями, о том, как секс, увиденный на экране, влияет на наши представления о нем в реальной жизни — и о многом другом.
Впервые выходящие на русском языке воспоминания Августа Виннига повествуют о событиях в Прибалтике на исходе Первой мировой войны. Автор внес немалый личный вклад в появление на карте мира Эстонии и Латвии, хотя и руководствовался при этом интересами Германии. Его книга позволяет составить представление о событиях, положенных в основу эстонских и латышских национальных мифов, пестуемых уже столетие. Рассчитана как на специалистов, так и на широкий круг интересующихся историей постимперских пространств.
Впервые в серии «Жизнь замечательных людей» выходит жизнеописание одного из величайших святых Русской православной церкви — преподобного Серафима Саровского. Его народное почитание еще при жизни достигло неимоверных высот, почитание подвижника в современном мире поразительно — иконы старца не редкость в католических и протестантских храмах по всему миру. Об авторе книги можно по праву сказать: «Он продлил земную жизнь святого Серафима». Именно его исследования поставили точку в давнем споре историков — в каком году родился Прохор Мошнин, в монашестве Серафим.