Креольские ночи - [38]

Элина пронзительно вскрикнула. Бросив поводья, она обеими руками вцепилась в луку седла, а несчастная лошадь понесла. Элина ничего не соображала и не могла пошевелиться, а ее лошадь неслась напролом сквозь заросли сахарного тростника. Все, на что девушка была способна в этот момент, – это удерживаться в седле, вцепившись в него побелевшими пальцами, и шептать горячие молитвы Господу о спасении.

– Пожалуйста, Господи, не дай мне погибнуть, – шептала она, как и тогда, много лет назад, когда ее случайно заперли в конюшне.

Сначала Бонанж ничего не заметил, он все еще возмущался поступком Элины. Однако, услышав ее крик и увидев, как она несется прочь, проклял себя за то, что не следил за ней. Очевидно, она пытается сбежать. Но при этом портит посадки его сахарного тростника!

Кипя от ярости, он пришпорил коня и бросился за ней. Но когда расстояние между ними уменьшилось, он увидел волочащиеся по земле поводья и понял, что она потеряла управление. В считанные секунды он был уже рядом. Ловко схватил поводья и придержал своего жеребца. Лошадь Элины тоже убавила шаг. Она порядком устала.

Как только обе лошади остановились, Элина спрыгнула на землю и, подобрав юбки, с рыданиями бросилась через заросли тростника, не обращая внимания на то, что молодая поросль цеплялась за одежду. Мгновение Бонанж смотрел ей вслед с неописуемым удивлением, затем соскочил с коня и последовал за ней. Но раньше, чем он догнал ее, она споткнулась и упала на землю, словно подкошенная.

Когда он наклонился и хотел помочь ей, она отпрянула от него. Глаза ее были полны ужаса.

– Пожалуйста, не заставляй меня снова сесть на это животное! Я сделаю все, что ты хочешь, только не заставляй меня снова ехать на лошади!

Он поспешно опустился возле нее на колени и привлек к себе.

– Черт возьми, дорогая! Что случилось?

– Лошадь побежала так быстро, так ужасно быстро… Я натянула поводья… Она вскочила… Я… я отпустила…

– Тебе приходилось прежде ездить верхом? – спросил он, хотя не нуждался в ответе на этот вопрос.

Видимо, она не только никогда не ездила верхом, но боялась даже подойти к лошади.

Элина попыталась перевести дыхание.

– Алекс пытался меня учить, но я не могла после… – Она замолчала.

– После чего? – спросил он, поглаживая ее по спине.

– Ты сочтешь меня глупой, если я расскажу, – прошептала она. Он посмотрел на ее влажные ресницы, и почувствовала, как что-то сжалось у него внутри.

– Нет, я не сочту, милые глазки. – Он сжал ее ладонь. – Теперь расскажи, что тебя так напугало. Не сегодня, а когда-то давно.

Она вытерла слезы.

– Теперь… теперь со мной все в порядке, правда. Но если ты не возражаешь, я лучше пойду пешком в любое место, куда ты только захочешь меня отвести.

– Я снова посажу тебя на эту лошадь, если ты не расскажешь, почему так боишься лошадей. – Он тут же пожалел о сказанном, увидев, как она побледнела.

– Я… я расскажу, – торопливо сказала она. Затем глубоко вздохнула и уставилась на свои руки, прежде чем продолжить. – Мне было тогда пять лет. Я пошла вслед за папой, когда он отправился в конюшню. Уже смеркалось, поэтому он меня не заметил. Я старалась не попадаться ему на глаза, так как знала, что мне не разрешают туда ходить, но я так редко видела папу… – Она умолкла, глаза ее на мгновение наполнились болью. – Я заметила в конюшне котенка и начала играть с ним. Думаю, никто меня не заметил, а я не увидела, как папа ушел. И пока разыскивала котенка, помощник конюха запер конюшню на ночь.

Она посмотрела на Бонанжа, моля взглядом о понимании.

– Сначала я немного испугалась. Стала звать папу, но, конечно же, он меня не слышал. Мое присутствие обеспокоило лошадей, они задвигались в стойлах. Мне никогда не приходилось долго находиться возле, лошадей, так что производимый ими шум напугал меня. Я расплакалась, лошади все больше нервничали, и когда никто не появился, я запаниковала. Ощупью обошла конюшню, надеясь отыскать дверь и как-то открыть ее. Но вместо двери в темноте открыла задвижку в стойло жеребца.

Она задрожала, и он теснее прижал ее к себе.

– Он… он вышел из стойла вслед за мной. Я почувствовала на щеке прикосновение его шкуры. И мне стало страшно. Мне следовало забиться куда-нибудь в угол, пока мое отсутствие не заметят и не отыщут меня, но вместо этого я продолжала искать дверь. Очевидно, я подошла к жеребцу сзади. Все, что я помню, – прикосновение к его прохладной шкуре. Потом удар – и я лечу по воздуху. К счастью, он не поранил меня сильно, когда лягнул, но это ужасно меня напугало. Я пролежала там, как мне показалось, несколько часов, задаваясь вопросом, когда же он придет и убьет меня, убежденная, что он затопчет меня до смерти. Бедное животное, наверное, так же боялось меня, как и я его, но тогда я этого не понимала. Во всяком случае, прошло много времени, прежде чем меня нашли. Я… я даже не могла говорить об этом в течение многих дней. И… с тех пор я боюсь близко подойти к лошади.

Бонанж с содроганием вспомнил, как привез ее верхом в Кур-де-Сипре. Как она, не сгибаясь, неестественно прямо сидела в седле, изо всех сил вцепившись в поводья, отказываясь расслабиться. Должно быть, она была скована ужасом.