Кремлёвские нравы - [32]
— Тебя-то мне и надо… — От ласковой улыбки Ипатьева у меня сделалась тоска в желудке. — Рассказывай, где был?
И, не дав ответить, стал стучать по циферблату.
— Опоздание — три часа. Прогул!
— Я же звонил дежурному.
— Мне ничего не передавали.
— Ты же знаешь, какая у меня ситуация…
Снова эта улыбка.
— Все идут тебе навстречу. Дали времени, сколько положено…
В этот момент в кабинет вошел темноволосый мужчина, видный, элегантный. Никогда его здесь раньше не встречал. Увидев посетителя, Ипатьев ещё пуще напустился на меня.
— Ты в каком состоянии? В рабочее время?
— Послушай, неохота объяснять. Но мне необходимо было съездить…
— Ничего не желаю слушать. Вон отсюда.
— Подожди…
— Я же сказал — вон…
— Ну и пошел на…
Незнакомый брюнет сделал большие глаза…
Позже коллеги мне объяснили, что это был Сергей Ястржембский (ну не знал я его в лицо!), который впервые в этот день пришел в Кремль знакомиться с подчиненными…
— Вишь, как совпало. Попался под руку, — сочувствовали ребята. Ипатьев решил показать новому пресс-секретарю, какой он крутой начальник, зверь. Пойми: твои проблемы ему до задницы. Готовься к худшему…
На утро было назначено собрание пресс-службы.
…Собрания эти преследуют меня с юного возраста. Видно, судьба такая. А может, виноват вид жертвы? Не знаю и не ропщу. В конце концов многие из нас частично виноваты в том, что подверглись насилию. Не имей вид жертвы! Сначала в пионерском лагере вожатый обвинил в том, будто я стащил у него гильзу-талисман. Не помню уж, почему именно меня он выделил среди других пионеров. Наверное, палата была рядом с вожатской. Гильза от пули, которой бывшего пограничника ранили на заставе. Построив на плацу отряд, выставил меня перед сроем и гаркнул:
— Вот он, вор. Смотрите. Запоминайте!
В первой шеренге стояла девочка, которая мне нравилась. Она глядела в сторону и плакала. Впервые тогда подумал о смерти.
Гильза вскоре нашлась — закатилась под кровать в его комнате. Извиняться перед сопляком вожатый не стал. Я же на всю жизнь отказался от людных мест, включая метро, и проклял понятие «коллектив»…
В школе то же самое. Все шалили, а за ухо к директору тащили меня. Позже, в «Комсомолке», Селезнев частенько покрикивал при скоплении народа. Не говорю уж о Старом Иезуите.
Дрянное это дело — стоять перед строем.
И вот снова приходится. Послал, не отрицаю, Ипатьева куда подальше. Что ж, горжусь этим! Звездные минуты для меня. Как ещё быть с низкой душой?..
Руководитель пресс-службы приготовил длинную обличительную речь. В конце сказал скороговоркой, что понимает, кладбище, все такое, у каждого случается в жизни, ничего не поделаешь. Но поведение мое не извиняет даже такой, траурный, повод. «Клади удостоверение об это место!» — потребовал Ипатьев. Так в фильмах времен коллективизации стучал по столу секретарь райкома, урезонивая выявленного им вредителя — оболганного, как оказывалось впоследствии, коммуниста. В унисон с ложным отравителем колхозных коров отозвался и я: «Не ты выдавал, а партия! Перед ней и буду держать ответ».
Товарищи мои сидели, потупив глаза. Вздыхали. И ты, Бедный Юрик, и шеф службы аккредитации дядя Вова, даже ты, Сидор Анатольевич — офицер и смельчак. Четыре года как журналист оттрубил на балканской войне, вывез на волю в багажнике собственного автомобиля десятки сербов. Рискуя жизнью, переправил их в Россию. Чего ж испугался, не подставил плечо?
Но самое удивительное — почему-то развел руками ещё всесильный, к тому же вызывающий у Ипатьева коленный трепет, Бородатый Полковник, мой старый и добрый друг…
В управлении кадров, где меня хорошо знали с начала 92-го года, махнули рукой. Посоветовали отсидеться, переждать бурю, потом все само собой утрясется. На прощание по секрету сообщили, что Ипатьев прислал в кадры кляузу о моем поведении, подписанную ещё парой коллег. Одним из подписантов оказался друг Костикова, старейший сотрудник пресс-службы, потомственный интеллигент Тима (см. главу «Блокадник»). Еще полгода назад он ежедневно сердобольно расспрашивал о здоровье отца, предлагал помощь. Поди ж ты… Двух других Ипатьев заставил подмахнуть донос под страхом увольнения…
Отсидеться, конечно, можно. Но так вдруг гадостно сделалось в этих стенах, с такими-то людьми! («Народишко — каждый третий враг…» — пел Высоцкий. Нет, Владимир Семенович, каждый второй!) Опостылело воронье гнездо. Единственное место во всем Кремле, куда эти каркающие твари не садятся, — старый дуб за Спасскими воротами. Благородное дерево, любимое, по преданию, ещё богом Аполлоном. Не приемлет оно ворон, шумит в одиночестве свежей кроной, скептически созерцая кремлевскую суету…
Ипатьеву не понравилось, что я помянул отца. В рабочее время. Это на фоне-то всеобщего безобразного пьянства, как чертополох расцветшего по всем закутам Кремля…
А приятно было пресс-секретарю губернатора Росселя, когда вы, господин Ипатьев, в известном состоянии буквально вывалились из самолета, прибывшего в Екатеринбург, и порвали штаны? Пиджак испачкан едкой маслянистой жидкостью. Понравилось ли ему бегать, как посыльному, по всем окрестным магазинам — подыскивать новый костюм, пока вы в трусах отсиживались в номере?
Неразгаданный сфинкс Серебряного века Максимилиан Волошин — поэт, художник, антропософ, масон, хозяин знаменитого Дома Поэта, поэтический летописец русской усобицы, миротворец белых и красных — по сей день возбуждает живой интерес и вызывает споры. Разрешить если не все, то многие из них поможет это первое объёмное жизнеописание поэта, включающее и всесторонний анализ его лучших творений. Всем своим творчеством Волошин пытался дать ответы на «проклятые» русские вопросы, и эти ответы не устроили ни белую, ни красную сторону.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Это книга о том, как делается порнография и как существует порноиндустрия. Читается легко и на одном дыхании. Рекомендуется как потребителям, так и ярым ненавистникам порно. Разница между порнографией и сексом такая же, как между религией и Богом. Как религия в большинстве случаев есть надругательство над Богом. так же и порнография есть надругательство над сексом. Вопрос в том. чего ты хочешь. Ты можешь искать женщину или Бога, а можешь - церковь или порносайт. Те, кто производят порнографию и религию, прекрасно видят эту разницу, прикладывая легкий путь к тому, что заменит тебе откровение на мгновенную и яркую сублимацию, разрядку мутной действительностью в воображаемое лицо.
Эта небольшая книга написана человеком, «хорошо знавшим Троцкого с 1896 года, с первых шагов его политической деятельности и почти не прекращавшим связей с ним в течение около 20 лет». Автор доктор Григорий Зив принадлежал к социал-демократической партии и к большевизму относился отрицательно. Он написал нелестную, но вполне объективную биографию своего бывшего товарища. Сам Троцкий никогда не возражал против неё. Биография Льва Троцкого (Лейба Давидович Бронштейн), написанная Зивом, является библиографической редкостью.
Тему автобиографических записок Михаила Черейского можно было бы определить так: советское детство 50-60-х годов прошлого века. Действие рассказанных в этой книге историй происходит в Ленинграде, Москве и маленьком гарнизонном городке на Дальнем Востоке, где в авиационной части служил отец автора. Ярко и остроумно написанная книга Черейского будет интересна многим. Те, кто родился позднее, узнают подробности быта, каким он был более полувека назад, — подробности смешные и забавные, грустные и порой драматические, а иногда и неправдоподобные, на наш сегодняшний взгляд.
Советские люди с признательностью и благоговением вспоминают первых созидателей Коммунистической партии, среди которых наша благодарная память выдвигает любимого ученика В. И. Ленина, одного из первых рабочих — профессиональных революционеров, народного героя Ивана Васильевича Бабушкина, истории жизни которого посвящена настоящая книга.