Кремлевские кланы - [71]

— Куда я его возьму? — отвечала тетка. — У меня даже спать ему негде.

Отец продолжал настаивать. Его нажим был настолько энергичным, что Вергуш в конце концов согласилась дать мне место на тахте в углу своей столовой.

Но я по-прежнему не хотел оставаться в Тифлисе без родителей. На некоторое время мама задержалась, но потом она должна была уехать.

Однако на этот раз чувство одиночества владело мной недолго. Дети у тети Вергуш были хотя и моложе меня, но быстро со мной подружились.

Я стал ходить в семинарию, постепенно там освоился, присмотрелся к ребятам. Встретили они меня хорошо: скоро мне стало с ними легко и приятно.

Желание учиться было у меня, как я уже говорил, огромное. Учеба давалась легко.

Не повезло мне с пением. Дело в том, что нас с первых же классов стали учить петь песни, и это мне поначалу очень нравилось. Мне казалось, что у меня хороший голос и я хорошо пою. Но неожиданно, когда я перешел в первый основной класс семинарии, произошел конфуз. Новый учитель пения, которого раньше мы не знали, вдруг вызвал меня одного (до этого обычно мы пели хором) и предложил спеть какую-нибудь знакомую мне песню. (Видимо, он хотел проверить мой слух и «певческие возможности».)

Не сомневаясь в успехе, я весьма самоуверенно начал громко петь (голос у меня, действительно, был довольно сильный). Но не прошло и минуты, как учитель ударил камертоном по столу и с раздражением крикнул: «Перестаньте!»

Я оторопел. Потом, красный от стыда и обиды, сел на свое место. Оказалось, я безбожно фальшивил, потому что у меня был плохой слух. И учитель (а это был, как мы потом узнали, известный в ту пору знаток музыки, композитор Романос Меликян) быстро раскусил мой певческий «талант».

С тех пор я сидел обычно на уроках пения молча, избегая встречаться с учителем даже взглядами.

Я родился, когда моего деда Нерсеса уже не было в живых. Но я хорошо помню свою бабушку Вартитер, что в переводе на русский язык значит «лепесток розы». В несоответствии с этим она была крупной женщиной, высокого роста, со строгим лицом, ходила всегда в длинном, до пола, черном платье, опираясь на палку.

Помню, я был как-то с матерью дома. Стуча палкой, бабушка поднялась к нам на веранду, вошла в комнату и что-то спросила у моей матери.

По старинным обычаям замужняя женщина не имела права разговаривать ни с мужчиной, ни с женщиной старше себя по возрасту. Поэтому мать потихоньку прошептала мне на ухо нужный ответ, а я уже громко повторил его бабушке. (Теперь все это показалось бы странным, даже смешным. Но обычай есть обычай!)

Мне всегда казалось, что моя мать побаивалась бабушки, а может быть, воспитанная в духе старых национальных обычаев и традиций, она ее как-то стеснялась. Судя по всему, бабушка была женщиной хорошей, хотя и очень строгой. Она прожила большую трудовую жизнь, родив и воспитав восьмерых детей, а это было не так-то легко при крепостном праве. Вероятно, именно потому, что она была (или казалась) суровой, мы, внуки, не были к ней так сильно привязаны…

Проработав, как я уже говорил, несколько лет в Тифлисе отец во многом внешне стал походить на тамошних цеховых мастеров. Одевался он аккуратно, носил не обычную кавказскую папаху, а городскую шапку. У него был широкий серебряный пояс, обувь он носил городскую, в отличие от всех наших деревенских жителей, которые ходили в самодельной обуви.

Были у отца и свои странности. Очень давно он заимел серебряную ложку, которую постоянно носил во внутреннем кармане чухи. Когда он приходил в гости, то доставал эту ложку, ел ею, а после еды аккуратно вытирал и бережно опускал в карман. Видимо, он брезгал пользоваться самодельными деревянными ложками, которые были тогда в каждой семье.

Будучи неграмотным, отец тем не менее всегда носил в кармане записную книжку и карандаш. В этой книжке он делал ему только одному известными «иероглифами» записи, сколько дней он проработал, сколько ему должен заплатить хозяин и т. п.

Мне было лет одиннадцать. Я уже неплохо знал арифметику. Как-то совершенно неожиданно отец мне сказал:

— Реши-ка мне задачу.

Я взял карандаш и бумагу.

— Я проработал столько-то дней. Полагается мне за день столько-то. Вычеты хозяина составят столько-то. Сколько мне предстоит получить в окончательный расчет?

Задание отца было простым, но неожиданным, что я как-то даже растерялся, разволновался и никак не мог быстро произвести нужных действий. Отец смотрел на меня, смотрел, а потом с огорчением сказал:

— Не старайся! Пока ты тут высчитывал на бумаге, я уже все подсчитал в уме. Удивляюсь, зачем только кормят вашего учителя хлебом, если он вас так учит, что ты не можешь решить самую простую задачу…

Пока я был в семье самым маленьким, отец все время возился со мной. Лет через пять родилась младшая сестра, и, когда она стала что-то лопотать, отец перестал обращать на меня внимание. Теперь все свое свободное время он уделял сестренке. То же самое, но уже по отношению к сестре, произошло, когда через пять лет родился пятый ребенок — мой младший брат Артем, которого дома звали Анушаван (впоследствии он стал авиаконструктором); на этот раз отец все свое внимание обратил на него, забыв и про меня, и про сестру, хотя, конечно, относился он и к нам всегда по-отечески и любил нас.