КРЕМЛенальное чтиво, или Невероятные приключения Сергея Соколова, флибустьера из «Атолла» - [29]
– Ротожоп – это существо, которое готово потреблять и хватать и ртом, и жопой. Но так как ему гораздо удобнее сосредоточить хватательный центр в одном месте, то рот и жопа и него срослись. – Соколов объяснял морфологические особенности ротожопов деловито, как на уроке биологии.
– Да… – Мосин задумался. – Может, я поэтому и не могу их понять. Если они и говорят, и хватают одним и тем же местом.
– Конечно, поэтому. Они же все остальное тоже делают этим местом. Подожди немного. Эти ротожопы еще подрастут и будут страной управлять. И хорошо, если в этот период будет запрос на страдание. А если на справедливость. Представляешь?
– Ну, так им пасть и порвут. То есть рот с жопой, – вычислил неизбежный конец эволюции Мосин.
– Наверное, порвут. Но сколько они насрать-то успеют, – посетовал Соколов.
– Скажи, философ, а новый русский жлоб, или ротожоп, как ты говоришь, он тоже эндемик?
Соколов задумался и жестом пригласил Архипыча выйти из каморки в коридор. От напора мысли в «слуховой» стало тесновато.
– Да!
– Что да?
– Ротожоп безусловно эндемик! Он думает, что теперь живет и функционирует в целом мире. Границ нет. Пределов нет. Он может не «Розенлеф» покупать, а яхты. Не колбасу финскую, а икру иранскую. Ну и так далее. Ротожоп и сам боится того, что границ теперь нет. Он как английский коккер – если жратву не отобрать, будет есть, пока не сдохнет. Но ротожоп не учитывает только одного.
– Чего?
– Ротожоп не понимает, что у них там, на Западе, у капиталистов все по-другому. У их цивилизации другой маршрут: от сильного жлобства до жлобства социального. Ну, типа от Тэтчер и Рейгана до евросоциализма. А запроса на страдание и, главное, на справедливость, у них нет. А у нас есть. – Соколов был бы и рад подвести черту этой блестящей эскападой, но и из зала продолжали поступать вопросы.
– Значит, гибель ротожопов в России неминуема? И это наш особый путь? – с надеждой спросил главный «слухач» «Атолла».
– Архипыч, не знаю. Но группе ярких представителей я сегодня кое-что попытаюсь объяснить. Мы их опустим сегодня. Ох, опустим!
Мосин посмотрел на Соколова с испугом, и тот уловил взгляд.
– Да ты что подумал, полковник? С небес на землю опустим! – Соколов изобразил кистью что-то вроде атаки ловчего коршуна на лису.
– А… Ну так, конечно, можно. И даже нужно.
В этот момент «атакующую» руку Соколова кто-то больно задел. Здоровенный лоб в итальянском костюме с отливом стремительно шел по коридору, не замечая вокруг ничего.
– Молодой человек, как-то помягче надо, да? – окликнул его Соколов.
– Ну извините, – на ходу ответил модный работник «Сибнефти». – Ваши руки были как раз на моей траектории.
– Траекторию согласовывать надо!
– Руками не надо размахивать!
– Точно, сегодня же и начнем. – Соколов достал из кармана рацию и распорядился: – Все в гараж. Берем и везем куда договорились.
Тем временем Андрей Жадов – обладатель костюма с отливом – преодолел коридор, где только что столкнулся с неизвестным и очень неприятным мужичком, и вызвал лифт. Поднявшись на седьмой этаж, Жадов дотопал до своего кабинета. Ну, не совсем своего: он делил его с Давидом Амбарцумовым, которого все звали Додиком. Старший трейдер Додик был лет на семь-восемь старше Андрея и уже хорошо поднялся: у него был «Ягуар», дача в Мозженке и куколка-модель, на которой Додик подумывал жениться.
– Слышишь, молодой, – не здороваясь, начал Додик, – Рома сегодня всех в восемь вечера собирает. Будет премии вручать. Прикинь, полтинник. Совсем больной на голову. В восемь уже тусить пора.
– Да, совсем Рома двинулся, – поддержал коллегу Андрей. А про себя обиженно подумал, что от полтинника бы не отказался. И просидел бы за полтинник и до десяти. Андрюшина маржа была в два раза меньше, чем у Додика. Но Жадову льстило, что старший товарищ держит его за своего.
– Ну, Абрамович и правда какой-то жадный, – прокомментировал в «слуховой» этот разговор Мосин. – Из-за полтинника народ дергать.
– Архипыч, ты же давно у нас. По-твоему «полтинник» – это пятьдесят долларов?
– Сергей Юрьевич, ну я же не наивный чукотский мальчик. Понятно, что у них мода теперь сотенными долларов считать. Полтинник – это пятьдесят сотенных. Значит, пять тысяч грина. Деньги большие, но можно и в конверте секретарше оставить. Зачем всех собирать, сделки у них и так огромные. Все на проценте сидят. Ну и приворовывают, понятно.
– Нет, Архипыч. Ты именно наивный чукотский мальчик. Полтинник – это пятьдесят тысяч долларов.
– Ох, ничего себе. – Мосин понял, что еще далеко не все понял про эту жизнь. – И правда – ротожопы.
На седьмом этаже Додик и Жадов мерились костюмами. Додик хвалил Андрюшин Valentino. Но с явным расчетом на похвалу в адрес своего Armani. Казалось бы, только недавно они ходили в малиновых пиджаках, и вот стремительный бросок через недолгий период Hugo Boss, и они уверенно добрались до «итальянцев». В этот момент к ним в кабинет зашел Лев Леонидов, он же Лева. На нем как влитой сидел искристый Ermenegildo Zegna. Лева сделал два фуэте и радостно рассмеялся.
– Прикиньте, я еще полгода назад к батюшке ходил. Говорю, помолись за меня правильно, батюшка. Я в прошлом году четыреста штук сделал. Поблагодари кого надо. А сейчас четыреста штук – это так, тьфу.
