Кремль. Президенты России. Стратегия власти от Б. Н. Ельцина до В. В. Путина - [5]

В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ ВЫЗОВУТ НЕ СКОРО

— Подпись под указами или распоряжениями — дело десятое. Значительно важнее другой вопрос: как он реагировал на поступающую к нему информацию, понимал ли, что ему хотят сказать, объяснить, доказать? Его реакция была такой же замедленной? Или же он быстро во все вникал, но не подавал виду, не спешил проявить свои эмоции? — продолжал я задавать вопросы Сатарову.

— По глазам, по мимике можно было видеть, как он реагирует, и ловит быстро. А выдавал свою реакцию медленно. Может быть, внутри переваривал... Но ловил быстро.

«Он вообще человек немедленных, быстрых реакций, — напротив считает Сергей Филатов, бывший руководитель президентской администрации. — Если его что-то зацепило, он мог тут же по селектору позвонить: у меня Филатов, есть интересная мысль, давайте сделаем то-то и то-то... Если его идея захватывала, он сразу же начинал действовать».

— В разговоре Ельцин предпочитал слушать или говорить? — спросил я у Евгения Савостьянова.

— Как правило, больше приходилось говорить самому. Он слушал. Не отличался говорливостью. Он вызывал человека не для того, чтобы при нем произносить речи. Вызывал, чтобы выслушать подчиненного о его работе, иногда дать какие-то указания, замечания.

— Ельцину интересно беседовать с человеком, который приходит к нему по делу? Он его внимательно слушает, вникает? Он смотрит в глаза собеседнику или безразлично отводит взгляд?

— Пока ты говоришь, он всегда смотрит в глаза. По всей вероятности, хочет понять, насколько ты сам готов к разговору, в какой степени владеешь материалом. Обычно такие встречи длились минут двадцать. За это время надо доложить, как идут дела по тем направлениям, которыми занимаешься. На каждый вопрос уходило три-четыре минуты. Нельзя растекаться мыслями по древу и философствовать.

— Заранее предупреждали, по какому вопросу предстоит докладывать президенту?

— Нет, просто говорили: «Президент вызывает сегодня на двенадцать часов. Встреча в таком-то помещении». Дальше — это его дело, о чем он будет спрашивать. Ты идешь докладывать свое. Но через двадцать минут надо встать и уходить. С Ельциным можно было спорить. Но желательно не публично. Не следовало, скажем, на совещании обязательно стараться настоять на своей точке зрения, чтобы президент вначале сказал одно, а потом признал: вот, 'Иван Иванович все правильно придумал, а я ошибался...

Но спорить с ним можно было, с этим соглашаются все, кто работал с президентом. Он всегда выслушивал своих сотрудников и никогда не говорил: «Хватит, замолчите!»

Он любил полагаться на профессионалов. Резолюцию «Не согласен!» можно было увидеть очень редко. Как ни странно.

Ельцин был надежным партнером: если он принимал решение, то от него не отступался. Это происходило только в том случае, если ему подсовывали какую-то ненадежную бумагу, которую потом оспаривали другие чиновники. Если его с аргументами в руках убеждали в необходимости какого-то решения, то он с ним соглашался. Вел себя порядочно. Он знал, что принял это решение и разделяет ответственность за него. Даже если не подписал документ, а всего лишь сказал: «Действуйте по своему усмотрению».

Бывало другое: он знал, что решение заведомо непопулярное, и хотел, чтобы критиковали какое-то ведомство, а не его самого. Тогда разыгрывалась соответствующая игра: президент возмущался тем, что принимаются какие-то решения, о которых он ничего не знает! Таким образом он выводил себя из-под удара.

Вопрос к Андрею Николаеву, бывшему директору Федеральной пограничной службы:

— А переубедить Ельцина можно было? Или если он занял какую-то позицию, то будет до последнего стоять на своем? И его с места не сдвинешь? ч

— Вполне можно было. Он совершенно точно чувствовал, когда человек квалифицированно докладывает, а когда пытается лапшу на уши вешать. Мгновенно мог оценить ситуацию и сказать: «Хорошо, спасибо, идите работайте». Он не занимался политеса-ми, мог любого остановить, сказать: «Разберитесь, мы к этому вопросу еще вернемся». Как правило, в следующий раз этому человеку не скоро предоставлялась возможность докладывать президенту.

Но мстительным он не был. Плохого работника мог без сожаления уволить, но поверженного не топтал. И тех, кто не подчинялся его воле, тоже не заносил в черный список.

— На людях он воплощался в личность жесткую, бескомпромиссную, на первый взгляд откровенно пренебрежительно эксплуатирующую человеческий материал, — рассказывал журналистам Геннадий Бурбулис, который был очень близок к Ельцину. — Но наедине он был совсем другим человеком: достаточно мягким, внимательно относящимся к своему собеседнику...

Эдуард Россель, губернатор Свердловской области, рассказывал журналистам, как в 70-е годы, когда он работал на комбинате «Та-гилтяжстрой», его пытались сделать председателем горисполкома в Нижнем Тагиле. Ельцин, тогда еще секретарь обкома, приехал в город, вызвал Росселя и сказал:

— Вы, конечно, знаете, что у нас нет председателя горисполкома?

— Знаю.

— Так вот, я переговорил с секретарями райкомов партии, парткомов, рабочими, Советом директоров Нижнего Тагила — все единогласно рекомендуют вас.