Кремль - [95]

Тихие, сочувственные возгласы с мест, скорбное помавание глазами, вздохи смиренные – все ясно говорило, что огромное большинство собора на стороне Иосифа. Но недаром крепили душу свою в тиши лесов заволжские старцы: не убоялись они встать против этой бури сладчайшего человеконенавистничества.

– Не подобает нам судити никого, ни верна, ни неверна… – едва слышно прошелестел весь от старости прозрачный старец Паисий с бородой впрозелень, в жалкой ряске и клобуке порыжевшем. – Нам подобает только одно: молитися о всех. А в заточение или, пуще того, казни смертной никак нельзя предавати никого же…

Черная рать негодующе зашумела: а поруха Святой Церкви?.. Га!.. О том старец не думает… Им в лесах-то гоже, не дует, а ты погляди-ка вот тут, до чего осмелели, дерзкие: в лицо уж ведь смеются православным!..

– Вот ты поминал Моисея… – когда злой галдеж немного стих, обратился старец Нил к Иосифу. – Моисей скрижали руками разбил, то тако есть, но егда Бог хоте погубити Израиля, поклонявшегося тельцу, тогда Моисей стал вопреки Господеви и рече: «Господи, аще сих погубише – то мене преже сих». И Бог не погуби Израиля Моисея ради. Видеши, господине, яко любовь к согрешающим и злым превозможе утолити гнев Божий!..

«Иосифляне» гневно зашумели.

– Миловали, довольно миловали!.. – весь красный, кричал пламенно Геннадий новгородский. – А что, они смирились, принесли плод, достойный покаяния?.. Их помиловали, а они ничто же иное смышляли, но точию свести и погубити, якоже волк, якоже змия: лукавствуют, и прельщают, и в ереси погибные отводят живущих в простоте…

Поднялся инок Вассиан, в миру князь Василий Патрикеев, величественный и строгий в черной, широкой мантии своей, с горящими ненавистью и отвращением глазами, бледный.

– Господь не велел осуждать брата, и одному Богу надлежит судити согрешения человеческие… – сказал он надменно. – Не судите и не осуждены будете, сказал Господь. И когда привели к Нему жену, взятую в прелюбодеянии, тогда премилостивый Судия сказал: кто не имеет греха, тот пусть первый бросит в нее камень. Если ты, Иосиф, повелеваешь брату убивать согрешившего брата, то значит, что ты держишься субботства и Ветхого Завета. Ты говоришь, что Петр-апостол Симона-волхва поразил молитвою, – сотвори же сам, господин Иосиф, молитву, чтобы земля пожрала недостойных еретиков!.. Ты говоришь, что катанский епископ Лев связал епитрахилью волхва Лиодора и сжег при греческом царе – зачем же, господин Иосиф, не испытаешь своей святости: свяжи архимандрита юрьевского Кассиана своею мантиею, чтобы он сгорел, а ты бы его в пламени держал, а мы тебя из пламени извлечем, как единого от трех отроков!..

Все переглядывались: какова дерзость!.. Собор бурно зашумел. «Заволжцы» с печальными улыбками смотрели на неистовствующих отцов.

– Есть и такие, которые явно на сторону еретиков не преклоняются, – кричал какой-то высохший и бледный монашек, – а в носу тоже, поди, какие черви завелись!.. Разве мы не ведаем, сколько теперь таких, которые и Святых Даров не емлют? А что вещавал о них святой митрополит Петр? «Тех, которые Святых Даров не емлют, – глаголет владыка, – попы не должны и благословлять, а если на пиру окажется или на братчину явится недароимец, и вы, попове, шлите их вон, а с ними не пейте, не яжьте, ни хлебца Богородицына им дайте, потому что недароимец – не христианин и лутче бы такому не родиться. На что ся надеет? Творится человек Божий, и тела Христова не принимает… Но вы, попове, не благословляйте их и в церкву их не пущайте: то ходят пси…»

– А святой митрополит Алексей, – поверх взволнованных клобуков кричал другой, – не говорил ли, что причащаться должны все, ибо овца знаменная неудобь украдома есть?..

– Эх!.. – волновался какой-то монашек с похабной бороденкой и желтыми зубами. – Они хитры, и мы будем хитры… Патриарх антиохийский своим богопремудрым художеством и благонаученным коварством еретики посрами – чего же мы в простоте живем с ними, волками, по-овечьи?..

Собор разбился на яростно спорившие кучки. Спорили уже «иосифляне» с «иосифлянами», сами уже не понимая, о чем они, собственно, кричат: так распалились сердца ревностию о Господе. И кто-то из крикунов бросил вдруг в сторону поникших «заволжцев»:

– Вы рушите мир Христов в Святой Церкви… Из-за вотчин теперь свару еще заводите. К чему это пристало?

– Не подобает монастырям селами владети… – сверкая глазами, проговорил Вассиан. – Великий то грех и перед Господом, и перед людьми. От сел – богатство, а от богатства – великие соблазны…

– Да, не божественное то дело… – тихонько проговорил старец Паисий. – Это грех на Церкви…

– Аще у монастырей сел не будет, – с жаром полез на «заволжцев» Иосиф со своим любимым и, как ему казалось, несокрушимым аргументом, – како честному и благородному человеку постричися? И аще не будет честных старцев, отколе взяти на митрополию или архиепископа или епископа и на всякие честные власти? А коли не будет честных старцев и благородных, ино вере будет поколебание… Вы вон там, за Волгой, в лжеумствованиях своих договорились уж до того, что с проповедию может выступить всяк, хотя бы мужик сельский, а нам здесь, на Москве, такого посрамления Святой Божией Церкви допустить немыслимо, нам нужны учителя, Святому Писанию хитрые…