Кремень и кость - [5]

VI. Месть

Медведь уходил с дротиком в ляжке.

— Он уйдет! Он уйдет! — кричала женщина, и слов уже нельзя было различить в ее неистовом крике. Ударом камня, прыжком вперед, отвечал на ее призывы человек.

Медведю несвойственно было отступать перед врагом. Человеку свойственно было лукавить в борьбе с сильным зверем.

Но сегодня медведь отступал, а человек не лукавил. Медведь ушел от реки. Миновав заросшее тростниками болото, он залег в расщелине так, что из-за скалы виднелись только его горящий ненавистью глаз и мокрое взлохмаченное ухо.

Старик кинул в него камень и промахнулся. Молодой стоял наготове с дротиком. А женщина, поборов свой неудержимый крик, уходила в сторону от мужчин, к каменистой гряде, у нижних расщелин которой залег медведь.

Быстрым движением подался вперед человек. Снова с силою метнул камень старик, чтобы заставить зверя выйти из засады. Все выше и выше карабкалась женщина по кручам. Она пробежала по продольному выступу и, опустившись над расщелиною, обняла руками, точно ветвями упругого дерева, глыбу камня.

Напряглась, охнула, еще раз навалилась всем телом — камень сдвинулся, покачнулся и тяжело запрыгал по отвесу.

Все трое застыли в ожидании. Тяжелое уханье глыбы и рокот провожающих ее камней смутил медведя. Он беспокойно шевельнулся, скрылся в расщелине, подобрался и кинулся бежать, оставляя неприкрытыми бок и окровавленный зад. И снова сверху донесся пронзительный женский крик. Старик и молодой побежали наперерез медведю.

Впереди гряда уходила от реки, и простора было больше. Медведь перестал верить в свою силу. Он бежал к лесу, оборачиваясь на ходу и разжигая преследователей своим испуганным видом. Чем меньше верил он себе, тем смелее и напористее становились люди.

День склонялся к вечеру. Косые лучи солнца розовели, багровели, темнели. Осыпанная закатным блеском цапля пролетела на ночлег. Неистово крякали, садясь в тростниках, утки. От лугов и вод веяло вечерним покоем. Как ни стремителен был бег охотников, женщина, соскользнув с кручи, уже догоняла их. Молодой слышал за собою неистовый топот ее ног. Не замедляя бега, он указал ей рукою на солнце. Оно было у самого горизонта — ночь шла на подмогу зверю.

(примечание к рис.)

Когда стемнело, преследование прекратилось. Сгрудившись, стояли в лесу трое людей, прислушиваясь к всхлипываниям уходящего от них раненого зверя. Стало очевидно, что медведя уже не найти. Женщина отделилась от мужчин и упала на землю на опушке леса. Ее душила ненависть к ночи, к вверю, к молодому, к старику. И когда она по хрусту ветвей поняла, что мужчины идут за нею, ей захотелось на минуту, чтобы и они погибли, чтобы остаться ей одной, без очага и защиты, среди камней, болот и стволов.

Молодой негромко окликнул ее.

— Уйди, — ответила она незнакомым ему, измененным голосом.

Он был не только отцом ее детей и сородичем, он был первым в пещере, и не пристало женщине гнать его от себя. Но на этот раз человек чувствовал себя виноватым.

Она поднялась с земли, стала перед мужчиною грудью к груди, глазами к глазам и потребовала от него хриплым, заглушенным голосом:

— Дай мне медведя.

И старику:

— Дай мне медведя.

И крикнула в пространство, населенное страхами и неведомыми силами:

— Мне его! Мне! Я съем его сердце…

Она была одна — против них и зверя. Зверь здесь, близко, он хотя и ранен, но жив — только об этом и помнила она.

— Разыщем, когда придет день, — успокоительно сказал старик.

Женщину повели к жилью. Возбуждение сменилось равнодушием. Глаза ее не видели, уши не слышали: она думала о своем.

Когда поравнялись с грудами камней, за которыми еще недавно отлеживался медведь, она присела на корточки и начала вырывать пальцами из земли заостренный камень.

— Его нет, — сказал человек.

Старик молчал. Ему, как и женщине, чудились в сумраке огромные очертания медведя. Не того, которого они ранили, а того, которого ненавидели. Ведь если бы тот, раненый медведь, был убит, ненависть их не насытилась бы, их память продолжала бы складывать воедино черты ненавистного образа. Отныне мысленно они убивали его каждый день и каждую ночь, заповедав ненависть эту детям и детям детей. И дети исполняли данную им заповедь. Если они не боролись с медведем наяву, то видели его во сне. Он то побеждал их, то валялся у их ног, как шакалий щенок, то раздваивался, утраивался — из каждого куста высовывалась оскаленная звериная морда.

Пещера и медведь — вот что сызмальства наполняло память и воображение людей маленького племени. Пещера — дом, медведь — враг. Сначала — враг губительный, потом — враг, оттесненный от становища и побежденный, гордость охотника, мерило и образ его силы, почти название ее.

Легкими точками и кружками намечены были очертания медведя на пологой стене. Очертания эти закрепил красками ближайший потомок, резкою штриховкою по камню окружила его рука другого потомка. Когда же много лет спустя мужчинам молодого племени посчастливилось уложить медведицу и медвежонка, в пещере был пир, о котором годы поминали участники его.

В ночь после удачной охоты никто в пещере не спал. Люди ели медвежатину и плясали, плясали и ели до отвала. Сами они никогда не думали, что могут вместить столько мяса. Сердце они пожрали, чтобы быть свирепыми, как враг, уши, чтобы лучше слышать на охоте. Время от времени вспоминались обиды, нанесенные племени медведем. Тогда крики долго оглашали пещеру. Люди не только поглощали тело сраженного врага, они грозили ему, ругались над ним, кололи его тушу ножами.