— Ну, что ж! — рассмеялся Солдатов. — Выходит, вас больше всего расстроило, что денег у нее не было, и то, что люди в мехах ходят… Скажите, Ксения Петровна тоже в мехах ходила?
— Какая еще Ксения Петровна?
— Забыли. Короткая у вас память, Шахов. Вспомнили?
— Нечего мне вспоминать. — Он осуждающе посмотрел на Солдатова. — Вот наконец и договорились: дело нераскрытое пришить хотите?
— О чужих делах не говорю. Хочу только, чтобы вы сейчас вспомнили пальто. Демисезонное, серое. Из ратина. По сорок рублей за метр. А зарплата у Ксении Петровны была сто двадцать рублей в месяц.
— Какой еще ратин? — недовольно вскрикнул Шахов.
— Тот, который вы в квартире в Крестовском переулке взяли. Помните, в чехле из синтетики, что за шкафом висел? Это ее было.
— Вспомнил. Я тогда только одно это пальто и взял…
— Вот видите, не шью я вам дел, Шахов. Я напоминаю вам о старом. О том, которое забыли и до которого вам сейчас уже дела нет никакого. Если хотите, я еще напомню кое-что. Завтра полистаю дела и назову с десяток людей, которых вы глубоко обидели, отняли то, что они своим трудом наживали. Согласны вы на такой разговор? Мало одной Ксении Петровны?
Шахов недобрым взглядом посмотрел на Солдатова и не ответил.
— Ну, что молчите? Скажите, у вас самого крали когда-нибудь? — спросил Солдатов.
— Сколько же лет надо, чтобы вы мое старое позабыли? Пять, десять? У меня жизнь украли, — не скрывая злобы, ответил Шахов. — Жизнь, понимаете, не пальто ратиновое…
— Никто бы вам о старом не напомнил, если бы вы новое преступление не совершили. А насчет жизни… вы сами ее у себя крали. Кто же еще?
— Тот же кадровик с механического завода отщипнул от нее кусок. И до него другие щипали. Сколько раз я к нему ходил. Сидит ухмыляется. Ни да, ни нет не говорит. Одно твердит — приходи завтра. Дней восемь ходил…
— И в отместку решили честных людей грабить? Очень мудрое решение. А Ксения Петровна…
— Далась вам эта Ксения Петровна! Уж так и быть, заработаю и вышлю я ей на три метра ратина. Купит не хуже того. Благодарить еще будет, — хмыкнул Шахов.
— Шлите ей на тот свет. Умерла она через год после вашей кражи.
— Не из-за пальто же? — подался Шахов вперед.
— Из-за многого. Человек — хрупкий, сложный инструмент. Скажите, вы задумывались когда-нибудь, отчего болит сердце у людей и отчего оно разрывается? — спросил Солдатов и сам же ответил: — Иногда из-за этих же трех метров ратина разрывается. Вы читали «Шинель» Гоголя?
— Я уже забыл, чему меня в школе учили. Хотя, постойте, чиновника какого-то раздели, а он и помер…
— Вот именно, раздели, а он и помер. И это не только в книгах бывает.
«На совесть берет капитан, — решил Шахов. — Вот и примеры такие приводит. Ну взял я тогда пальто. Ну и что? Она ж через год преставилась. При чем здесь я?» — спрашивал себя. Шахов, но утешительного ответа почему-то не находил.
Шахов вспомнил сейчас, как много лет назад отец ремнем отстегал его за то, что в школьной раздевалке кто-то украл его суконную с цигейковым мехом шапку. Вспомнил свой старый двор, размашистые, обвешанные ярко-оранжевыми сережками тополя и широкую скамейку под ними, на которой по вечерам сидели бабы, говорливую дворничиху татарку Зинку. А может, и прав Солдатов? Зинка сразу и надолго слегла, когда из ее подвальной комнатушки кто-то украл пальто. Длинное, бежевое, коверкотовое пальто с широким поясом и такой же бежевой пряжкой и еще старую швейную машинку «Зингер». Шахов поежился. Он потерпевших видел только в суде. Это были чужие для него люди, а дворничиху Зинку помнил и сейчас.
— Чего вы мою совесть на старых делах чистите? — выдохнул Шахов.
— А ее никогда не поздно время от времени чистить. Даже честному человеку это делать не вредно.
— Вам в этом кабинете легко за жизнь и совесть рассуждать. А я о них больше думал, когда на нарах… Там воры говорили: справедливости в жизни нет. Поэтому перед другими не гнемся, под начальство не подлаживаемся. У кого характер есть, башка работает, тот и возьмет от жизни все, что захочет. Учили мозговать, как дела правильно обрабатывать, чтоб не попасться. Когда лес грузил, когда спать ложился, думал только о деньгах. Они были для меня всё. На второй сидке почувствовал: у воров взгляды на жизнь другие стали, — оживившись, говорил Шахов. — Все больше кулаком и мордобоем. Только о себе думали. Контакты с хлеборезами, нарядчиками устанавливали. Понял, что от прежнего воровского одни головешки остались. Вот тогда я и решил перед людьми вину свою снять. В колонии норму выполнял на сто двадцать — сто тридцать процентов. Хотел расплатиться с потерпевшими…
— А иск-то большой был?
— Три тысячи восемьсот. Это на семь потерпевших. Я помногу не брал.
— Выплатили? — Солдатов почувствовал, что этот вопрос был неприятен и насторожил Шахова.
— Наполовину…
— Не надрывались… А после освобождения иск погасили?
— Не вижу связи, — процедил сквозь зубы Шахов.
— Ну, ладно, будем считать, что скромность в данном случае не украшает вас. — И тут же спросил: — Скажите, а зачем Мартынова-то с пути сбили? — Солдатов с нетерпением ждал ответа. От того, каким он будет, во многом зависела судьба Мартынова и наказание Шахову. — Давно познакомились?
