Край земли - [60]

Тут, наконец, собеседник Вылки подал голос:

– Иди к чертям, Михайла; сказал: завтра угощу еще, а сейчас иди спать.

– Какой спать, не стану я спать, а водка нада.

Вылка забубнил все сначала. Потом его шатающаяся нескладная фигура показалась на баке. Покачнувшись, он наступил на спящую собаку; собака вскинулась и завыла. Вылка схватил ее за загривок и стал злобно бить. Он бил ее кулаком и ногой. Собака неточно визжала. А рядом с Вылкой, не обращая на него никакого внимания, стоял Алексей Антипин. Достав из чехла большую подзорную трубу, Антипин старательно пристроил ее к борту, наводя на узкий разлог губы, славящейся большим количеством белухи.

Вылке надоело бить собаку, и, нагнувшись к борту рядом с Антипиным, он стал ему что-то гнусавить своим неразборчивым говором. Антипин зло матюкнулся. Вылка сел прямо на грязную, скользкую от собачьих нечистот палубу. Он громко, пьяно всхлипывал, и из его единственного глаза катились крупные слезы.

Мимо меня, не замечая меня за трубой, прошла длинная сутулая тень, направляясь к матросскому кубрику.

– Ramona, du bist…

Тень остановилась у трапа в кубрик, и послышалось повелительное в нос:

– Толлля!… Опять спит, чорт его побери.

Совершенно неожиданно за моей спиной послышалось кряхтенье и высунулась борода Черепанова. Оказывается, он все время сидел у меня за спиной. Черепанов потянулся, сбросил с головы капюшон малицы.

– Барон гневаются! – добродушно пробурчал Черепанов и не спеша побрел вниз.

Вдали на востоке блестит темная полоса Карского моря. На левом берегу, у самого конца пролива, к пологому склону горы прилепились серые, едва отличимые от общего фона постройки. За ними остро упирается в небо тонкая игла радиомачты. Это постоянная полярная геофизическая обсерватория Маточкин Шар. Самая северная обсерватория в мире.

Михеев подошел в рубке штурвального.

– Лево руля!

– Есть лево руля.

– Еще лево!

– Есть еще лево.

Бот совсем повернулся к северному берегу пролива. На носу появилась фигура вахтенного матроса с лотом в руках. Началась перекличка между мостиком и баком. Через десять минут боцман загромыхал брашпилем, стравливая якорный канат. Мы стали прямо против обсерватории. Невдалеке чернеет отчетливый и стройный силуэт «Таймыра».

7. ППГО: МАТШАР

Ясным солнечным утром 19 августа мы сели в фансбот. Капитан бесконечно прихорашивался в каюте, и сквозь открытый настежь кап было слышно, как он отбрехивался от нашего поторапливания.

Нагнувшись за борт фансбота вплотную к воде, я оторопел от неожиданности представившейся мне картины: совершенно отчетливо, как сквозь волнистое зеленое стекло, был виден ахтерштевень с рулем и винтом. И далеко под ним виднелось каменистое дно пролива, мертвое, неподвижное, с отчетливо пестрящими разноцветными камешками. Ни одной звезды, ни медузы, ни рыбы. Никакой жизни.

– Модест Арсеньевич, на какой глубине мы стоим?

– Сорок футов.

Прозрачнее самого прозрачного стекла. Наблюдать это можно только на далеком севере, и то не везде. И только здесь можно видеть такую безжизненность водного пространства. Никаких организмов, не говоря уже о рыбах.

Наконец, сопя как паровоз, Андрей Васильевич слез к нам в шлюпку. Скоро над нашими головами проплыла высокая черная корма «Таймыра». Надраенная медь славянской вязи ярко горела на солнце. С кормы коренастый седой человек в синей робе и военной морской фуражке помахал рукой:

– Андрею Васильевичу!

Андреи Васильевич привстал и почтительно сдернул меховую шапку.

– Александру Андреевичу почтение!

И, обернувшись к нам:

– Придик, Александр Андреевич. Один из наших стариков. С боцманов царского флота дошел вот до какого корабля.

На палубе «Таймыра» грохотали лебедки. У высокого борта сгрудились карбасы под нагрузку. Из-под носа «Таймыра» вынырнул серенький моторный катерок и, немилосердно пеня воду, помчался к берегу, оставив нас далеко за собой.

Через десять минут и у нас под килем зашуршала галька. Берег здесь очень приглубый, и гребные суда могут подходить к нему совсем вплотную.

На берегу целая кутерьма. Время от времени к примитивной пристани-плотику подходят карбасы с «Таймыра».

Люди в новых брезентовых рабочих костюмах принимаются поднимать на высокий откос берега вываливаемые из карбасов грузы. Люди в брезенте работают неумело, с надрывом. Много суетятся, много шумят. Они выбиваются из сил над тяжелыми бочками и кулями. Это только вчера прибывшая на постоянную Полярную геофизическую обсерваторию (ППГО) смена, вместо старого персонала, просидевшего здесь свой год.

На новых, непривычных людей – геофизиков, магнитологов, радистов, механиков – первым полярным приветствием обрушивается разгрузка.

Для облегчения подъема грузов на высокий береговой откос, где стоят постройки обсерватории, по склону горы проложены узкоколейные рельсики. Теоретически предполагается, что поднимать по этим рельсикам вагонетки должна лошадь. И лошадь для этого каждый год привозится из Архангельска, но тащить вагонетки ей не под силу. Исполнив кое-как свою миссию по содействию разгрузке, эта лошадь гораздо больше преуспевает на втором своем поприще к концу зимы, когда для поддержания сил ездовых собак обсерватории нужно свежее мясо: лошадь служит им пищей. Вагонетку же приходится таскать людям самим. Впрягшись в лямки, они кряхтя тянут ее вверх. Изредка кто-нибудь из них отскочит в сторону, схватит полено и положит его под колесо вагонетки. Тогда все остальные с облегчением вздыхают и вытирают мокрые лбы.