Край Ветров: Пироманс - [11]

Никс поняла одно: надо искать судьбоплета, будь он неладен. А был ли он вообще? Или показалось им всем?

Был, — Никола не могла позволить себе сомнения. Если бы она усомнилась, то точно сошла бы с ума рано или поздно. Ромка был. Он оставил след, запомнился навсегда. Все испортил. Одним, почитай, словом…

"Пускай, — говорит, — тебе везет, как проклятой. Всю жизнь".

Никс подняла голову к небу, почувствовав, как на нос приземлилась дождинка.

— Так-так-так, ну нет же, нет. Только не так. Только не реветь. Никакого ревения под дождем. Никакого.

С неба, уже полностью затянутого серой клубящейся пеленой, стали срываться тяжелые капли. Пока что они падали редко, на большом расстоянии друг от друга, но вскоре обещал начаться самый настоящий ливень.

Никс огляделась по сторонам и обнаружила себя в незнакомом районе на незнакомой улице.

Город, конечно, не настолько велик, чтобы запросто в нем потеряться. Но ей удалось. Хоть по архитектуре и ясно, что это практически самый центр, но где она находится именно, Никола не знала.

Ну вот, не хватало еще и этого.

Никс, обхватив себя руками, пошла, куда глаза глядят. Мимо спешили люди, стремясь укрыться от разражающегося ненастья под навесами и козырьками подъездов. Другие деловито раскрывали зонты — разноцветные, с красивыми узорами, полупрозрачные.

Никс не боялась замерзнуть и не боялась простыть.

Такова была ее природа, и этого проклятая ее судьба никак не могла отнять.

Она оказалась совсем одна в едва знакомом ей городе. Сейчас бы взять, спрятаться, например, в трамвайной остановке, да позвонить Эль-Марко, рассказать ему обо всем. Обвинить его в том, что уехал как раз тогда, когда ей нужна его поддержка. В том, что он променял ее на какую-то там Лунь, на дурацкие, никому не нужные поиски того, что, вероятно, и найти невозможно.

Нет, так нельзя. Сама виновата, что сумку украли, сама. Надо было следить. В следующий раз… ох, если выдастся следующий раз, Никс покажет им, что такое настоящий элементалист огня, этим зазнавшимся идиоткам, посмевшим…

У нее в груди как-то все свернулось, сошлось, сжалось. Бессильная ярость помножилась на застарелую боль. Все сама. Всегда — сама. С самого раннего детства вездесущая эта самостоятельность, свобода, блин, которая на самом деле — одиночество, и грань, опять-таки, очень тонка, но как же хочется порою, чтобы был кто-то еще, тот, на кого можно было бы положиться всегда. Не нужно многого. Она сама на многое способна, и это не бравада, это правда. Нужно всего чуть-чуть.

Но этого не будет никогда, и "проклятие" — ни при чем, и Ромка со своим "везет, как проклятой!" — ни при чем, и никто ни при чем, никто не виноват, что все именно так, но от этого ничуть не лучше.

И от осознания этого Никс все-таки разревелась.

А потом расхохоталась, вспомнив парочку цитат, гуляющих по сети — ну, тех, про дождь, девушек и слезы.

И про борщ, в котором можно спрятать свеклу, про землю, в которой можно спрятать труп, и про карман, в котором можно спрятать телефон.

А потом ее снова накрыло, и она понимала, что это — истерика, но уже ничего не могла с собой поделать.

Может, оно и к лучшему, на самом-то деле, ведь должно же было однажды накрыть. И раз уж это случилось сейчас, и Эль-Марко не видит, да и никто из знакомых не видит, и погодка — самое то… Раз уж все так сложилось, то почему бы и нет.

ГЛАВА 2

Я иду через старый город, и он мне уже — как родной. Да, это точно: дома и подворотни я люблю сильней, чем тех, кто их населяет. Из-за зарешеченного окна на меня внимательно смотрит сморщенное старушечье лицо, и дождь ей — не помеха. Она видит меня отлично, как и я ее. Глаза у старухи полупрозрачные, злые. Она смотрит, но пока что молчит. Может, в этот раз пронесет, и бабка так и не заорет свое извечное…

— Демон! Мерзкий колдун! Что ж вас всех не повывели, трупоедов! А ну попадись мне!..

Не пронесло. Орет она на удивление связно и осмысленно. Я ее даже в чем-то понимаю. Простить не могу: нечего прощать. Я не трупоед. Не некромант, причем ни разу, хотя, возможно, моя внешность наводит именно на такие мысли. Ну, что уж тут сделаешь. Так мы помечены, и умеющий видеть да остережется. Можно, конечно, пытаться природу свою обмануть — но я не стану. Это — мой выбор, мое наказание и мое благословление. Моя, стало быть, данность.

Голос старухи истаял за шепотом падающих капель.

Я шел неспешно, прогулочным шагом, и под толстую подошву ложились желтые листья (откуда бы им взяться в самом начале осени?), рассыпанные кем-то пуговицы, крупа, гравий, рыбацкая сеть, жженая резина.

Старый город неопрятен. Пожалуй, в этой неопрятности и кроется частично его очарование, понимание которого доступно не каждому. Старый город захламленностью своей наряден. Такая вот у него попытка выразить себя. Он цепляет мусор, бельевые веревки и нищих, как увешиваются металлическими серьгами и кольцами тяготеющие к символизму девчонки и пацаны, решившие так вот безыскусно выразить свой протест.

Мне это не близко. Кольца, браслеты, серьги — все это мне мешает, колется, трет, давит, заставляет чувствовать себя не в своей тарелке еще более, чем обычно. Как будто мне мало того, что есть. Я могу стерпеть только одну блеклую серебряную серьгу-кольцо, но она дорога мне как память, и в моем уме служит чем-то вроде амулета или талисмана, означающего замкнутый круг судьбы и последнюю защиту, пускай эфемерную, кое-чего сугубо личного.