Край вечных туманов - [8]

Она видела мой испуг и была довольна впечатлением, которое произвели ее слова.

– Так-то, милочка. Не ходите через Лаваль. Ступайте на Анже – туда дорога широкая, испытанная, ее солдаты охраняют. Лучше уж сделать крюк, чем потерять жизнь, не так ли?

Я была согласна с этим. Лучше пройти липший десяток лье, чем снова встретиться с кем-нибудь из банды виконта де Маргаделя или ему подобными. Теперь я знала, что нищета и отсутствие денег не предохраняют от нападения.

– В Анже, Брике. Мы пойдем в Анже.

3

На этот раз нам повезло. Недалеко от Ла-Флеш по дороге ехал крестьянин, перевозивший в телеге какие-то свои пожитки. Увидев нас – усталых, измученных, – он сам предложил нас подвезти. «Есть еще добрые люди на свете, – подумала я. – И тогда не нужен никакой пистолет.»

В Анже я, разумеется, заходить и не думала. Там заставы, полиция, республиканские патрули. Нынче революционные власти были очень встревожены. И на это были причины. Обстановка накалялась с каждым днем. Куда бы мы ни приходили – в любую деревню, селение, хутор или маленький городок, – жители проклинали Революцию. За насильственные реквизиции хлеба и ничего не стоящие бумажки, оставленные взамен. За надругательство над религией и казнь невинного мученика Людовика XVI. За изгнание священников, не принявших присяги, и бесконечные беспорядки. Но больше всего – за войну и набор рекрутов.

Никто из крестьянских сыновей не хотел идти воевать. Комиссары, на которых Конвент возложил ответственность за набор 300 тысяч волонтеров, стремились действовать с помощью жеребьевки. Но из тех, кто вытащил жребий, никто не являлся на призывные пункты. Когда их хотели забрать силой, крестьяне нападали на комиссаров, избивали их, а иногда и убивали. Ярость тлела в деревнях, и достаточно было искры, чтобы произошел взрыв.

Теперь я и Брике, приходя на деревенскую площадь, открыто говорили, что мы бежим из Парижа от преследований революционных властей. Я рассказывала о сентябрьских убийствах, о сотнях замученных ни в чем не повинных людей… Я даже называла свое настоящее имя, и мне не только верили, но и давали сколько угодно еды, благословляя на дорогу. В одной из деревень принцессу, то есть меня, крестьянин почтительнейше пригласил переночевать, и я впервые после кошмара в «Золотом погребке» вымыла волосы.

– Ну и ну, – бормотал Брике.

– Мы попали совсем в другую Францию, мадам!

– Нет, – с гордостью сказала я. – Просто мы почти в Бретани.

Но втайне и я удивилась. Безвыездно прожив в Париже целый год, я была уверена, что всякое сопротивление подавлено. Что роялисты слабы и большей частью уничтожены. И вот теперь я своими глазами видела пламенный, иногда до фанатичности страстный роялизм. И где же? Среди крестьян.

«За Бога и короля» – достаточно было сказать эти несколько слов, и передо мной распахивалась дверь любого крестьянского дома.

«За Бога и короля» – и на меня смотрели как на свою, как на союзницу. И меня снова называли «мадам», «принцесса», «ваше сиятельство», а я, привыкшая ко всяким «гражданкам» и просто «шлюхам», не верила своим ушам.

К вечеру мы добрались до деревушки – последней перед Анже. Был День сорока святых, мучившихся в Севастийском озере. Вечерняя месса только что началась, и все крестьяне были в церкви.

– Пойдемте туда, – предложил Брике. – Все-таки нынче католический праздник.

– Ты веришь в Бога, Брике? Вот уж не подозревала этого!

– Я и сам не знаю, верю или нет. Ну а что здесь-то торчать? Сейчас дождь начнется, так мы его в церкви переждем.

Я взглянула на небо: Брике был прав. Свинцовые тучи сгущаются, наверняка через час начнется гроза.

Мы вошли в церковь. Я машинально перекрестилась. В церкви я не бывала очень давно, и сама не помнила, когда в последний раз присутствовала на мессе, да молилась редко, но внутри у меня была очень прочна память о том, что я христианка и католичка.

Вслед за нами вошли еще несколько крестьян, и церковь оказалась переполненной. Брике так громко сопел носом, что мне пришлось его одернуть. Он тяжело вздохнул и стал пристально разглядывать прихожан. Это были в большинстве своем крестьяне: грубые, обветренные вилланы, кожа на руках которых была выдублена плугом и вожжами; степенные крестьянки в нарядных одеждах, а также совсем молодые девушки – в ярких передниках, коротких юбках и золотистых чепчиках, приколотых к причудливо уложенным на голове мелким косичкам. В их нарядах ощущалась близость Бретани.

Крестьяне, стоявшие за нами, начали тихо переговариваться – так тихо, что никто не делал им замечаний. Сначала я не прислушивалась. Потом до моего слуха стали долетать некоторые слова – «oggi», «lettera», «conlessa».[1]

Итальянский язык. Да, несомненно. Но, черт побери, как могут крестьяне говорить на звучном диалекте Тосканы?

Заинтригованная, я прислушалась, незаметно придвигаясь чуть ближе. Ведь не так часто встретишь в глуши Нижнего Мана крестьян, свободно владеющих итальянским.

– Этот священник присягнул Конституции, не так ли.

– Да, герцог. Сейчас вы увидите, какую шутку сыграет с ним наша черная кошка. Этот трюк всегда действовал безотказно.

Они на некоторое время умолкли, а я размышляла о смысле этого непонятного разговора. Какая-то черная кошка. Может, это жаргон? Значительно понятнее то, что одного крестьянина называют герцогом. Нет, никак нельзя поверить, что это просто кличка.