Край навылет - [3]

Уже не раз побывав у самых врат Дэнбёри, Шалый остается в хватке фатума за субзаконные предпочтения, тем самым ставя Максин на такие нравственные тропинки, от которых и ослик из Большого Каньона призадумается. Засада тут – с шармом Шалого, по крайней мере – с его наивностью человека, только что с вертушки, и Максин не вполне способна поверить, что наивность эта липовая. Обычному мошеннику распада семьи, общественного позора, легкого срока на нарах бывает довольно, чтобы взяться за поиски законного, если не честного найма. Но даже среди низкоставочных шнырантов, с которыми она обречена иметь дело, кривая обучаемости Шалого перманентно бездыханна.

Со вчерашнего дня управляющий отделением Дяди Шалого где-то на Лонг-Айленде, на какой-то остановке линии в Ронконкому, оставляет все более растерянные сообщения. Ситуация на складе, нестыковки в инвентарной ведомости, что-то немножко другое, ебаный Шалый, прошу вас. Когда же Максин будет дозволено оттянуться, стать Энжелой Лэнзбёри, возиться лишь с шикарными ярлыками, а не сидеть тут в ссылке среди бестолковых и уработавшихся…

При последнем недавнем своем полевом визите к Дяде Шалому Максин свернула за угол башни из картонных коробок и натурально врезалась не в кого-нибудь, а в самого Шалого – в футболке «Чокнутого Эдди» желтого цвета вырвиглаз он крался за некой аудиторской бригадой, средний возраст двенадцать лет: фирма их печально знаменита наймом злоупотребителей растворителя, видеоигровых торчков, субчиков с диагностированной ущербностью критического мышления и немедленным командированием их на опись инвентарного имущества должников.

– Шал, чего.

– Уй, я опять это сделал, как всегда грит Бритни.

– Ты глянь, – топоча взад-вперед по проходам, хватаясь за опечатанные коробки и поднимая их. Какое-то количество их, к чьему-нибудь, не Максин, удивлению, хоть и опечатаны, но внутри у них ничего. Оп-па. – Либо я у нас Чудо-Женщина, либо мы переживаем небольшую инвентарную инфляцию? …Не стоит громоздить эти чучела коробок слишком высоко, Шал, один взгляд на нижний слой, а он не проседает под такой тяжестью сверху? обычно это неплохая наводка, а, а эта детская аудиторская бригада, ты б им хотя бы дал выйти из здания перед тем, как подгонять к рампе грузовик и тот же комплект картонок везти на, блядь, следующий склад отделения, понимаешь, о чем я…

– Но, – глаза круглы, как леденцы на ярмарке, – у Чокнутого Эдди же получалось.

– Чокнутый Эдди сел, Шал. Тебе светит еще одно обвинение вдобавок к твоей коллекции.

– Ай, да какие проблемы, тут же Нью-Йорк, жюри обвинит и салями.

– Короче… прям сейчас-то нам что делать? Мне звонить спецназ вызывать?

Шалый улыбнулся и пожал плечами. Они стояли в тенях, пахших картоном и пластиком, и Максин, насвистывая сквозь зубы «Помоги мне, Ронда», боролась с позывом переехать его вильчатым погрузчиком.

Теперь она злобно смотрит на папку Шалого столько, сколько можно выдержать и не открыть ее. Духовное упражнение. Жужжит интерком.

– Тут какой-то Редж, что-то там у него не назначено?

Спасена. Она откладывает папку, которой, словно хорошему коану, все равно не удастся иметь смысл.

– Так, Редж. Втаскивай же сюда жопу. Давненько.

2

Фактически пару лет. Реджа Деспарда, судя по виду, этим антрактом изрядно помолотило. Он документалист, который в девяностых начинал видеопиратом, ходил на дневные сеансы с заемным камкордером записывать с экрана премьерные показы, с которых потом тиражировал кассеты и продавал на улице по доллару, два иногда, если считал, что дадут, зачастую навариваясь, не успевали у кино закончиться премьерные выходные. Профессиональное качество имело склонность страдать по краям, шумные кинозрители приносили свои обеды в громких бумажных кульках или вставали посреди фильма, чтобы загородить обзор, часто – на целые минуты экранного времени. Хватка камкордера у Реджа не всегда бывала тверда, экран также бродил в кадре, иногда медленно и сонно, а временами – с ошеломительной резкостью. Когда Редж обнаружил на камкордере функцию трансфокации, начало происходить множество наездов и отъездов, можно сказать, ради самого зума, детали человеческой анатомии, статисты в массовых сценах, клевые с виду машины среди фонового уличного движения, тому подобное. Одним роковым днем на Вашингтон-сквер Реджу случилось продать свою кассету профессору НЙУ[2], преподававшему киномастерство, и тот назавтра подбежал к Реджу на улице и спросил, запыхавшись, сознает ли он, насколько опережает в своей работе передний край постпостмодернизма «своим необрехтианским подрывом диегезиса».

Поскольку смахивало на рекламу христианской программы похудания, внимание Реджа куда-то отплыло, но рьяный академик упорствовал, и Редж вскоре уже показывал свои пленки на семинарах докторантуры, от которых всего шаг оставался до съемок его собственных картин. Промышленные ролики, музыкальные клипы для не подписанных на лейблы групп, информационная реклама для ночного эфира, насколько Макси известно. Работа есть работа.

– Похоже, тебе сейчас некогда.

– Сезонно. Песах, пасхальная неделя, финал НАСС[3]