Край бесконечности - [23]

Топология кишок резко меняется, и терминал теперь лежит на наклонной плоскости. Он начинает съезжать, а у Соломона нет сил его поймать – да и не успеть. Терминал уже сполз к боку, упал на кресло – всего на несколько сантиметров. Он пытается приподнять левую руку, пришпиленную тяжестью рядом с ухом, но рука не движется. Совсем не движется. Даже не напрягается в ответ на мысленный приказ.

Ох, думает он, у меня инсульт.

Они были женаты шесть лет, когда Соломон, собрав деньги, накопившиеся от лекций и премий, купил себе яхту. Не большую – жилое помещение в ней было теснее его первой норы. Подержанная, почти пять лет на ходу, и, чтобы продлить ей жизнь, понадобился месяц в доке на орбитальной верфи. Внутренняя отделка в кремовых и оранжевых тонах ему не нравилась.

Яхта восемь с половиной месяцев простояла в сухом доке после смерти прежнего владельца – президента какой-то лунной ассоциации. Его семья осталась на Луне и не собиралась перебираться на Марс, а, чем доставлять корабль обратно, проще было по дешевке продать на месте. Для большей части населения Марса подобное суденышко казалось статусной игрушкой и не более того. Здесь не было ни населенных лун, ни станций на линии Лагранжа – летать некуда. Полет к Земле оказался бы малокомфортабельным и небезопасным. Яхта могла крутиться на орбите. Могла выйти в окрестный вакуум и вернуться. Бессмысленность таких путешествий тоже способствовала снижению цены. Будучи символом богатства, покупка намекала, что у владельца многовато лишних денег. В качестве транспортного средства корабль походил на гоночный автомобиль, не способный выехать с трека.

Для Соломона он оказался идеальным испытательным судном.

Яхта была построена под знакомый ему двигатель, он сам участвовал в разработке конструкции. Просматривая спецификацию и отчеты ремонтников, он видел каждую деталь управления, каждый воздуховод и кожух. Он еще не ступил на борт, а яхта была ему знакома как собственная ладонь. Некоторые детали реактивной системы он разрабатывал лично – лет десять назад. А раз конструкция принадлежала ему, не пришлось убивать полгода на борьбу с чинушами, добиваясь разрешения на некоторые изменения в двигателе. От одной этой мысли он начинал самодовольно хихикать. Никаких вам разрешительных комиссий. Никаких техосмотров и рапортов о состоянии. Просто яхта, реактор, пара вакуумных скафандров и набор промышленных манипуляторов, которыми он обзавелся еще в школьные годы. В былые времена ученый мог разрабатывать у себя в сарае механизм ПЦР[2], или держать в подсобном флигеле ульи, или мастерить модели, которые перевернули бы мир, сумей изобретатель заставить их работать. У Соломона была яхта, и эта покупка была самым своевольным, восхитительным и важным поступком с того дня, как он сделал предложение Кэйтлин.

И все же, хотя в голове расцветали зеленые ростки идей и проектов, испытаний и усовершенствований, он боялся сказать о покупке жене. И не зря, как оказалось.

– Ох, Сол, какой ты ребенок!

– Я не из жалованья купил, – оправдывался он. – Это все случайные деньги. Мои – я наших не тронул.

Кэйтлин сидела на диванчике в общей комнате и барабанила кончиками пальцев по губе, как всегда в задумчивости. Из системы лилась мягкая электронная музыка – эмбиент, перкуссия и струнные, заглушавшие шипение воздуха в вентиляции, но не заставлявшие повышать голос. Как почти все новые строения на Марсе, их новая нора была больше, удобнее и глубже зарыта в землю.

– Ты хочешь сказать, что можешь, не советуясь со мной, тратить деньги со своего счета, если берешь меньше, чем заработал на премиях и надбавках? Так?

– Нет, – возразил он, хотя это было близко к истине. – Я хочу сказать, что на эти деньги мы не рассчитывали. Все наши долги оплачены. Отправившись за продуктами, мы не обнаружим, что на счете пусто. Не придется оставаться на сверхурочные или брать дополнительную работу на стороне.

– Хорошо.

– А это важное дело. Моя идея магнитной обмотки для сопла действительно должна увеличить эффективность двигателя, если мне удастся…

– Хорошо, – сказала она.

Он прислонился к дверному косяку. Струны перешли на нежное арпеджио.

– Ты сердишься.

– Нет, милый, не сержусь, – мягко возразила она. – Когда сердятся – орут. А это – обида, и это потому, что ты не поделился со мной забавой. Право, смотрю на тебя, вижу радость и волнение, и мне хочется их разделить. Хочется скакать и махать руками и говорить, как это здорово. Но эти деньги… Наша страховочная сетка. Ты не подумал, что растратил нашу страховочную сетку, и, если мы оба о ней забудем, первый же непредвиденный случай нас прикончит. Я люблю нашу жизнь, значит, придется мне заботиться, не одобрять и отказывать себе в восторгах. Ты сделал меня взрослой. А мне не хочется быть взрослой. Хочется, чтобы взрослыми были мы оба, чтобы, когда ты вытворишь что-нибудь такое, оба могли ребячиться.

Она подняла на него взгляд, пожала плечами. Лицо ее было жестче, чем при первой их встрече. В волосах смешались черные и белые нити. Она улыбнулась, и он ощутил, как комок в груди растворяется.

– Я… наверно, меня занесло. Я увидел шанс, а мы могли это себе позволить…