Край бесконечности - [20]

Ее голос догнал его сзади:

– Эй, привет?

Она шла свободной покачивающейся походкой. Улыбалась тепло, разве что малость настороженно. Выйдя из полутемного бара, он разглядел светлые полоски в ее волосах.

– А, привет.

– Мы там так и не познакомились. – Она протянула руку: – Кэйтлин Эскибель.

Соломон взял ее ладонь, коротко встряхнул, как было принято у них в центре.

– Соломон Эпштейн.

– Соломон Эпштейн? – повторила она, шагнув вперед. Само собой получилось, что они пошли рядом. Вместе. – И что же милый еврейский мальчик делает на такой планете?

Не будь он выпивши, просто отшутился бы, а так…

– В основном набираюсь храбрости с тобой познакомиться.

– Я вроде как заметила.

– Надеюсь, я был очарователен.

– Лучше, чем твой дружок Малик. Он не упускал случая потрогать меня за руку. Ну да ладно. Я работаю в управлении ресурсов, на группу взаимных интересов Квиковски. Всего месяц как с Луны. Вот то, что ты говорил про Марс с Землей и Америку… Это было интересно.

– Спасибо, – сказал Соломон. – Я продвигаю движки в Масстехе.

– Продвигаю движки… – повторила она. – Звучит как тавтология.

– А мне всегда казалось пошловатым «спец по тяге», – ответил он. – Ты надолго на Марс?

– До самого отлета. Открытый контракт. А ты?

– А я здесь родился, – сказал он, – и, наверно, здесь и умру.

Она с усмешкой окинула взглядом его длинную тощую фигуру. Конечно, сразу видно, что он здесь родился. Этого не скроешь. Слова показались ему дешевым хвастовством.

– Человек компании, – выдала она, как шутку, предназначенную для двоих.

– Марсианин.

Стойка по аренде картов предлагала на выбор несколько побитых электромобилей. Соломон достал свою карточку, помахал перед восьмеркой. Считывающее устройство разобрало сигнал, и огонек перед первым картом в ряду переключился с янтарного на зеленый. Соломон вывел его и только тогда сообразил, что колеса ему не нужны.

– Ты… – начал он, прокашлялся и начал заново: – Ты бы не зашла ко мне домой?

Он так и видел, как в ее мозгу формируется ответ: «Конечно. Почему бы и нет?»

Он проследил движение ее слов к губам. Ответ был уже так близко, что притягивал кровь в его жилах, как Луна – приливы. Но в последний момент мысль свернула в сторону. Кэйтлин мотнула головой – не столько отказываясь, сколько удивляясь себе. Но улыбнулась. Правда улыбнулась.

– Уж очень ты торопишься, Сол.

Дело не в скорости. Если ни на что не налететь, скорость – это просто скорость: можно двигаться со скоростью света и пребывать в невесомости. Его плющит ускорение. Изменение. С каждой новой секундой он движется на шестьдесят восемь метров в секунду быстрее. А то и больше. Похоже, больше.

Вообще-то, и ускорение не проблема. Корабли на первых химических ракетах могли разгоняться на пятнадцати, а то и двадцати g. Мощности всегда хватает. Проблема в эффективности двигателя. В отношении тяги к массе, когда большая часть твоей массы – топливо, уходящее на развитие тяги. Долю секунды тело может выдержать ускорение больше ста g – и остаться в живых. Его убивает продолжительность ускорения. Оно длится уже не первый час.

Пошли аварийные отключения. Если начнет перегреваться реактор или магнитная ловушка, двигатель вырубится. Предусмотрены отключения при разных типах аварий, но пока все работает. Все в полном порядке. Это и плохо, это его и убивает.

На панели есть и ручное отключение. На иконке изображена большая красная кнопка. Только коснуться ее – и все в порядке. Но до нее не достать. Радость ушла без следа. Вместо восторга – паника и нарастающая, сокрушительная боль. Если бы дотянуться до панели! Или пусть что-нибудь, хоть что-нибудь откажет.

Ни одного отказа. Он борется за каждый вдох, дышит так, как показывал инструктор спасательной службы. Если потеряет сознание – уже не вернется, а по краям зрения уже наползают темные пятна. Если не найти выхода, он здесь и умрет. В этом кресле, с прикованными руками и сползающим с головы скальпом. В кармане ручной терминал – давит так, словно в бедро норовят воткнуть тупой нож. Он пытается вспомнить массу ручного терминала. Не получается. Он тянет в себя воздух.

Ручной терминал! Если дотянуться до него, если достать, можно будет послать сигнал Кэйтлин. Может, она выйдет на дистанционное управление и отключит двигатель. Рука, лежащая на животе, тяжело продавливает брюшину. Зато от нее до кармана всего несколько сантиметров. Он толкает так, что трещат кости и сдвигается сустав в запястье. Трение кожи о предохранительный ремень сдирает ее, и кровь, словно испугавшись чего-то, спешит к сиденью, но рука движется. Еще толчок, немного ближе. Кровь работает смазкой. Трение становится меньше. Рука движется дальше. Минута за минутой. Ноготь касается твердого пластика. Он справится!

Мощность и эффективность, думает он, и, вопреки всему, на миг поддается гордости. Он это сделал. Чудесная парочка.

Сухожилия пальцев ноют, но он отталкивает ткань кармана. Чувствует, как ручной терминал выползает наружу, но не видит, потому что головы не поднять.

Через три года после первого знакомства Кэйтлин пришла к дверям его норы в три часа ночи: плачущая, испуганная и трезвая. Такого Соломон от нее не ожидал – а ведь он проводил немало времени в ее обществе. Любовниками они стали месяцев через семь от первой встречи. Любовники – это его слова. Кэйтлин таких выражений не любила. У нее все получалось грубовато и попросту. Такой она и была. Никогда не позволяла себе быть искренней до конца. Соломон видел в этом эмоциональную защиту. Способ сдержать страх и забыть о тревожности. Он не возражал, лишь бы она иногда проводила ночи в его постели. Впрочем, если бы перестала, он бы огорчился, но тоже пережил. Ему нравилась усмешка, с которой она смотрела на мир. Как уверенно держалась – тем более что уверенность была поддельной. Словом, ему нравилось, что она такая, какая есть. Так было проще.