Краткая история. Монголы - [10]

Инквизиторов католической Европы, отстаивавших жестокостью свои абсурдные идеи, мог бы, вероятно, смутить пример варвара, который, предвосхитив будущие достижения философии, в законах своих установил систему чистого теистического мировоззрения и совершенной терпимости [13].

Отличительную религиозную терпимость монголов некоторые интерпретировали как безразличие, в то время как другие отмечали их навязчивый интерес к этой теме и неоднократные заявления о намерении обратиться в ислам, христианство или любую религию, которая была бы целесообразной или актуальной в данный момент времени. Рассказы о тайных крещениях, смене религии и симпатиях к какой-либо из них разбросаны по источникам, и ясно, что в период, когда европейцы еще сохраняли влияние в Сирии и Палестине, элчи (послы) Чингисидов намеренно заявляли, что монгольские ханы находятся в процессе обращения в христианство.

Монголам было нетрудно создать такое впечатление, поскольку все они глубоко и искренне интересовались теологией, а одним из их любимых развлечений были масштабные придворные дебаты, часто богословские, в которых принимали участие сторонники соперничающих вероисповеданий [14]. Одно из наиболее полных описаний этих грандиозных словесных баталий на богословские темы предоставляет папский посланник Гильом де Рубрук (1220–1293). Он в 1254 году прибыл ко двору хана Мункэ [15]. Несторианство к тому моменту уже прочно утвердилось по всей Азии. Ислам все чаще находил последователей среди тюркомонголов. Хан Хубилай посылал своих епископов на запад в роли архиепископа Тебризского или предводителя посольства в Европу и Ватикан, а Святой престол назначал епископов в Ханчжоу и Ханбалык (Пекин), столицу империи Юань[46].

Несмотря на принятие новой религии, многие монгольские неофиты по-прежнему сталкивались со скептическим и циничным отношением к себе, отчасти из-за нежелания полностью отказываться от глубоко укоренившихся шаманских убеждений и практик. Даже хан Газан (прав. 1295–1304), главный защитник чингисидского ислама в Иране, оставался уязвим перед уколами недоброжелателей из-за непоколебимой приверженности ясе и некоторым шаманистским ритуалам [16].

Шаманизм, практиковавшийся тюркомонголами, основывался на анимизме с заметными вкраплениями китайской космологии и зороастризма[47]. Отсутствие публичных и коллективных ритуалов, а также священнослужителей, которые четко выделялись бы из общей массы верующих, заставляло многих полагать, что монголы не придерживались вообще никакой религии и были просто безбожными язычниками. Другая крайность представлена взглядами ученого персидского сановника Ата-Мелика Джувейни, который игнорировал противоречия между верой своих монгольских господ и законами шариата. Он утверждал, что Чингисхан «отменил дурные обычаи, которые соблюдались теми племенами и признавались ими, и установил обычаи, достойные похвалы, диктуемые благоразумием. Среди тех установлений есть многие, которые согласуются с шариатом»[48].

Шаман был могущественным человеком в племени. Когда влияние Тэмуджина и число его последователей начало расти, шаман Тэб-тэнгри, также известный как Кокочу, бросил ему вызов[49], намереваясь стать по меньшей мере закулисным правителем. Чингисхан был так напуган, даже несмотря на то, что его окружали верные тысячники и множество надежных последователей, что не чувствовал себя в безопасности до тех пор, пока Тэб-тэнгри не был убит, а его позвоночник – переломлен пополам. Крайняя степень тревоги Чингисхана ярко показана на страницах монгольского великого эпоса «Сокровенное сказание». Из него следует, что поспешное удаление погребального шатра и всех останков шамана было продиктовано страхом перед последователями Тэб-тэнгри, которые могли отомстить за убийство своего предводителя[50].

Для монголов шаманизм был в первую очередь способом поклонения духам предков, а также горных вершин и речных вод. До Тэнгри, небесного божества, можно было достучаться, находясь на вершине горы. Для установления контакта нужно было отбросить шапку или иной головной убор и перебросить через плечо пояс. Джувейни описывает страстные мольбы Чингисхана к Тэнгри, в которых он просил совета о том, как отреагировать на провокацию хорезмшаха. Чингисхан не желал начинать войну с соседом, которого считал могущественным и опасным противником. «В лихорадочном возбуждении Чингисхан взобрался один на вершину горы, обнажил голову, обратил лицо к земле и три дня и три ночи возносил молитву, говоря: “Не я причина этой беды, дай мне силы осуществить возмездие”»[51].

СТЕПЬ ДО ЧИНГИСХАНА

Чингисхан и его объединенные тюрко-монгольские орды не были первыми завоевателями, которые приходили из степи, чтобы нарушить шаткое перемирие на севере Китая. Когда-то кидани, известные впоследствии под именем Ляо, прорвались из-за «Великой стены»[52] и захватили богатые пахотные земли Северного Китая. Полуоседлые кидани не просто грабили и уничтожали все на своем пути, но заселили эти территории, и вскоре цивилизация, с которой они столкнулись, поглотила и приручила их. Именно тогда они приняли китайское имя Ляо