Краткая история династий Китая - [2]

ВВЕДЕНИЕ

Любопытно, что об искусстве Китая мы знаем намного больше, нежели о его истории, несмотря на то, что китайские предметы обычно описываются с помощью названия той династии, во времена правления которой они были созданы. Цель этой книги — представить в контексте необычные и прекрасные образы китайской культуры, добавляя некоторые реальные детали к «пустым» односложным названиям китайских династий.

Благодаря тому, что путешествие в Китай сейчас проще, чем когда-либо, названия китайских династий стали знакомы уже не только специалистам. Эпоха Тан сейчас вызывает в воображении многих людей образы прекрасных и прочных керамических фигурок лошадей, конюхов или верблюдов, исполненных даже более экзотическим образом, нежели их реальные прототипы. Минская эпоха теперь представляется неотделимой от лучших образцов в изготовлении фарфора, давших приятные образы голубых и белых ваз, за которыми на память приходят три «семейства», появившиеся во времена следующей династии: фарфор в гамме розового, зеленого и желтого цветов. Китайская поэзия тоже стала известной западной публике после того как Артур Уэйли[1] впервые открыл, насколько легко притягивают нас созданные из слов картины воды, лунного света и пьянствующих ученых. Вздымающиеся вершины на картинах китайских пейзажей, несколько взмахов кистью, которые превращаются в бамбуковый ствол, цветок, фигура одинокого рыбака — все это наиболее узнаваемые формы китайского искусства. Далее — глазурь, изделия из бронзы, шелка...

Однако все же для многих из нас эти образы парят в каком-то вакууме. Любой образованный человек, увидев греческую вазу, фрески из Помпеи или Ласко, персидскую миниатюру или изображение Тутанхамона, может связать каждое произведение с более или менее специфическим историческим контекстом, но вряд ли он сможет сделать нечто подобное по отношению к изображению лошади династии Тан. Человека, способного довольно точно назвать время правления Ксеркса или Александра Великого или даже Чингисхана, Акбара или Атаульпы, вопрос о времени правления династии Тан, вероятно, поставит в затруднение. Хотя Китайская империя просуществовала несравненно дольше любой другой, но многие ли неспециалисты смогут назвать хотя бы одного китайского императора? Хан Хубилай, возможно, будет первым, кого вспомнят, однако он даже не был китайцем.

Наша собственная неопределенность знаний о Китае ведет к подозрению, что в этом виноват сам Китай. Ведь разве он не загадочен (именно это слово обычно является основным эпитетом Востока)? Разве нет у него языка письменности, состоящего из десятков тысяч отдельных иероглифов, и языка разговорного, где нужно ухо музыканта для того, чтобы отличить одну тонкую модуляцию звука от другой? Сможем ли мы когда-нибудь овладеть теми ускользающими, но все же периодически повторяющимися маленькими односложными словами, из которых состоят китайские имена? (Не случайно, что имя Кун Фу-цзы, знакомого всем нам персонажа из китайской истории, опознается только в его латинском написании — Конфуций). Как же мы сможем когда-либо понять несомненно устойчивые черты и подавляющую утонченность древней китайской цивилизации, ухватить саму природу общества, в котором ученые наследуют землю, — идея такая же невероятная где бы то ни было, как и наследование земли кроткими.

Эти различия подводят нас к общераспространенному образу таинственного Китая. Однако этот образ отнюдь не достоверен. Читая даже в переводах некоторые из многих сохранившихся китайских текстов, написанных более 2000 лет назад, мы переживаем то же глубокое волнение узнавания, какое испытываем под впечатлением культур Греции и Рима, волнение, которое возникает от соприкосновения только с немногими другими культурами, отделенными от нас таким промежутком времени. Мысли Конфуция и его современников (живших за столетие до Сократа) кажутся несравненно ближе нашим собственным, чем, скажем, мысли древних египтян. Китай оставался для нас загадочным только потому, что эта страна на протяжении большей части своей истории была недоступной, спрятанной за преградой далеких гор, и такое положение дел еще более усугубилось озадачивающим отказом Китая следовать тем основным векторам, по которым развивался Запад. Дорога в Занаду[2] остается таинственной именно потому, что была длинной и трудной, а не потому, несмотря на опиумные сны Колриджа, что человек находит в конце пути нечто невероятное.

Изоляция Китая на протяжении многих веков правления императорских династий не была случайной. Полагая себя находящимися в центре мира, китайцам было свойственно соответствующее отсутствие интереса к сопредельным регионам. Люди извне впускались в страну только по специальному разрешению, в основном для того, чтобы заплатить дань или принести дары, при этом считалось естественным, что иностранцы должны страстно желать приобрести искусные китайские товары. Тем не менее китайцы считали свою страну вполне самодостаточной, и единственное, в чем они нуждались извне, были лошади и нефрит, которые ввозились из-за Великой стены. Не случайно Шелковый путь получил свое название потому, что шелк был основным товаром, вывозимым из Китая на Запад. Нет сравнимых по значимости упоминаний о том, что что-то везлось по тому же пути на Восток (в действительности этим путем и не перевозилось ничего заслуживающего внимания). В более близкие к нам времена торговцы отправляли морем в Европу еще один крайне востребованный товар — изысканные китайские фарфоровые вазы и блюда, пиалы и чайные чашки. Опять же не случайно, что в некоторых европейских языках эти вещи, вне зависимости от того, где их производят сейчас, получили название фарфора