Красотки кабаре - [105]

За всем этим, затаив дыхание, следили сгрудившиеся на корме пассажиры «Бретани», общим числом не менее двухсот человек.

Тем временем смельчак добрался до крестовины, уселся на нее верхом и, обхватив одной рукой мачту, проворно раскрыл футляр, который тут же полетел вниз, угодив в голову одного из преследователей.

– Боже мой, мамочка, что он делает! – Берта не выдержала и отвернулась, уткнувшись лицом в грудь Эмилии.

– Молчи, молчи, – кусая губы, чтобы не разрыдаться, отвечала та.

А Морис, с трудом удерживаясь на тонкой перекладине, ухитрился приложить скрипку к подбородку, взять в руку смычок и… Нет, он заиграл не «Траурный марш» или «Марсельезу» – ко всеобщему изумлению, это была знаменитейшая мелодия Кальмана из «Королевы чардаша».

«Красотки, красотки, красотки кабаре, вы созданы лишь для развлеченья. Изящны, беспечны красотки кабаре, вам не понять любви мученья…»

Пока он играл, двое, что были посланы в служебные помещения, снова возникли на палубе. Повесив автоматы на шеи, они волочили за собой большой кусок брезента.

Веселая и задорная мелодия, под которую на сценах театров всего мира артисты распевают свои куплеты для беззаботных прожигателей жизни, вселяла в сердца слышавших ее сейчас пассажиров «Бретани» больший ужас, чем если бы это был похоронный марш. Проворный смычок Мориса ходил не по струнам, а по нервам истерзанных ожиданием мучительной смерти людей.

– Зачем он это делает? О Боже, сжалься над всеми нами! Пусть это все поскорее кончится!

«Красотки, красотки, красотки кабаре пленяют сердца лишь на мгновенье, программу можно изменить и снова, как вчера, любить, не зная ни тревог и ни сомнений…»

Мелодия лилась все быстрее и быстрее, и теперь это уже был не просто игривый опереточный мотив, это был вызов, бросаемый талантом, весельем и радостью тупой, омерзительной и беспощадной жестокости. Скрипка, выводящая мелодию, смеялась, презирала, торжествовала, издевалась над нацеленными на нее автоматами!

И случилось чудо – заплаканные лица вдруг стали проясняться, смертельный ужас отступать, морщины печали разглаживаться, а кое-кто из пассажиров сперва неуверенно, а затем все смелее заулыбались и даже стали пританцовывать!

Берта почувствовала изменившееся настроение окружающих и, подняв голову, удивленно посмотрела на мать. Эмилия улыбалась – улыбалась сквозь непрерывно льющиеся слезы.

– Посмотри же на него, детка, и помаши ему рукой. Он прекрасный юноша – ты не могла сделать лучшего выбора!

Четыре человека, взявшись за края брезента, растянули его прямо под мачтой, на которой играл Морис.

А он все ускорял и ускорял бешеный темп мелодии – теперь это уже был отчаянный вопль жизни перед тем, как навсегда исчезнуть, но исчезнуть гордо и быстро!

Один из пассажиров – молодой мужчина лет тридцати – словно бы понял это. Он быстро вскочил на борт и, взмахнув руками, бросился в море.

Последовал бурный взрыв заключительных аккордов – и музыка смолкла, В неожиданной тишине все увидели, как Морис приподнялся, размахнулся и резким движением выбросил скрипку за борт. Затем он сломал смычок, небрежно кинул обломки вниз, подтянулся на руках и встал на крестовину.

Несколько мгновений молодой скрипач с усмешкой смотрел на растянутый внизу брезент, затем взглянул в сторону пассажиров, помахал им рукой и, с силой оттолкнувшись, прыгнул вниз.

В тот момент, когда палубу сотряс глухой звук упавшего тела, Берта потеряла сознание, бессильно повиснув на руках матери.

И вновь все закричали, застонали, зарыдали. По опущенным сходням на пароход быстро взбежали солдаты, выстраиваясь и окружая толпу. Отрывистые команды, озлобленные лица, черные дула автоматов, оскаленные морды овчарок…

Эмилия с трудом привела дочь в чувство – как раз в тот момент, когда один из двух эсэсовских офицеров, поднявшихся на борт «Бретани», приказал начать выгрузку пассажиров.

Медленной, печальной, плачущей от страха вереницей они потянулись на берег. Здесь им приходилось идти сквозь строй солдат, широко расставивших ноги и придерживавших руками висевшие на шее автоматы, и, помогая друг другу, лезть в грузовики. Некоторые еще украдкой оборачивались, чтобы в последний раз увидеть «Бретань», которая должна была спасти их жизнь и свободу, а оказалась лодкой Харона, доставившей их на другой берег Стикса[12].

Эмилия, обнимая Берту за талию, шла одной из первых. Она не только больше не плакала, но даже приосанилась, оглядываясь по сторонам внимательным, но каким-то остановившимся взором.

В одну из таких секунд она вдруг увидела застывшее и бледное лицо полковника вермахта, одиноко стоявшего позади цепи своих солдат. На мгновение Эмилия замедлила шаг, а Берта, почувствовав это, подняла голову и тоже увидела офицера.

– Пойдем, мама, – попросила она, первой отводя глаза, – не надо туда смотреть…

Прежде чем отвернуться, Эмилия еще успела заметить, что офицер как-то криво и странно усмехнулся – точнее, это была даже не усмешка, но какая-то адская, болезненная, судорожная гримаса.

А полковнику Фихтеру вдруг вспомнился далекий 1914 год, уставленный цветами будуар красивейшей из примадонн «Иоганн Штраус-театра» и тот странный разговор, который происходил между ней и им, тогда еще молодым гусарским лейтенантом.