Красный Яр. Это моя земля - [28]
— Ого, а казалось, нас много, — осмелев от алкоголя и примерив личину «я-тут-своя», я двинулась в его сторону. Улыбаясь и поводя бедрами куда больше положенного от рюмки коньяка.
— Любишь рисовать? — ровно, будто это не вопрос, а утверждение, спросил Володя, не отрываясь от набросков. Так не приглашают к разговору, скорее, «я вижу, что ты здесь, но мне заранее неинтересно».
— Не знаю, — опешив от холодного приема и не найдясь, как ответить изысканно, призналась я. — Всерьез никогда не пробовала. Роспись ложек на изо сойдет?
— …Зато честно, — после секундной паузы хмыкнул Володя, — принимается. Ну а смотреть на картины?
— Смотреть — люблю.
На самом деле мои познания в живописи сводились к ознакомительным лекциям по мировому искусству, тогда обязательным для студентов эконома. Суриков, Васнецов, толстые тетки (Рубенс) и дяденька с яблоком-лицом (Магритт).
— А что любишь? — Володя поднял голову, откинул волосы и теперь смотрел на меня. Я не знала, радоваться выданному в долг вниманию или ретироваться в другой угол. В теме живописи силы заведомо не равны.
— Импрессионистов, — выдохнула я первое, что пришло на ум.
— Кто б сомневался. — По вытянутому мефистофелевскому лицу скользнула тень разочарования. — Банально, Ренуар? Мане? Дега?
Хмельной мозг подсветил сытых танцовщиц Дега, рыжую Самари кистей Ренуара — и все, потух. Разницы Моне с Мане я вспомнить не могла.
— Армянскую школу люблю, — вперед себя выпалила я, не будучи уверенной в существовании «армянской школы» как таковой. Но появился слабый шанс не быть растоптанной за Моне.
Володя поднял обе брови, отчего лоб сложился тремя поперечными складками. Непохоже, что это лицо привыкло выражать удивление или любую другую эмоцию.
Я вспомнила яркие, бьющие солнцем и цветом полотна армянских художников в Национальной галерее Еревана. Летом тетя Гаянэ затащила меня туда почти силой. После двух этажей однообразных античных тел и напыщенных классических портретов залы армянской живописи как воздух — просторные, свободные, полные понятной жизни и обычных людей, которые едят, пасут скот, обнимаются, поют, скорбят.
— Сарьян, Тадевосян, Аракелян, — выуживаю из памяти три фамилии, что запомнила относительно верно, прочие остались собирательным «-ян».
— Айвазовский? — включается Володя.
— Который Ованес? — Я понимаю, в чем игра. Ивана Айвазовского в России знают как великого русского мариниста и страшно им гордятся. В Армении он Ованес Айвазян, художник армянского происхождения, гордятся им даже больше.
— Молоде-е-ец, — тянет Володя, лениво, нехотя улыбается, закрывает и откладывает в сторону блокнот.
— А вот этого знаешь? — указывает на оранжевые пятна в раме над собой.
— Ну-у-у-у-у, — неопределенно тяну в ответ, — мне нравится. Кто-то из здешних?
— Ничего себе «кто-то из здешних», — передразнил Володя, — это Поздеев в оригинале.
— Андрей Поздеев? — Конечно, я слышала его имя, что-то помнила by osmosis. Красноярский художник-авангардист, поначалу не признанный «серьезным» арт-сообществом. Чудаковатый. Добрый. Писал «букеты16».
Остаток вечера мы проговорили. Ну как, проговорили? Володя задавал вопросы, в каждом из них я искала ловушку, повод почувствовать себя поверхностной, пустой, но отвечала — сначала подбирая слова, потом свободнее. Оказалось, что прошлое лето мы оба провели в Америке17, и даже недалеко: я в Оушен-Сити, штат Мэриленд, подбирала лифчики на жухлые сиськи пенсионерок в магазине Playtex, он работал официантом в джаз-клубе в Нью-Йорке.
— Любишь акварель? — внезапно спросил он.
— Нет, она трусливая. — Я живо представила размытые, плачущие, эфемерные картинки. — Художники-акварелисты будто боятся ошибок. Стыдятся слез и смеха, облегчают, смягчают, опрозрачнивают жизнь.
Володя смотрел мне в переносицу — одновременно в упор и сквозь:
— Ты интересная. Приезжай ко мне Поздеева смотреть?
…
Володина квартира оказалась чудовищно обычной. Три комнаты в свежем панельном доме на Батурина. С обычного пропахшего людьми подъезда, с общего на две квартиры коридора стало понятно, что эта квартира его матери. Добротная берлога благополучной красноярской семьи с важной кожаной мебелью, покрытой пледом (чтобы не скользить или не поцарапать?), полосатыми обоями под «викторианский салон», с ненужной ванной-джакузи, отожравшей барски много площади в совмещенном санузле. Ничто в «евроремонте по-сибирски» не представляло загадки. Мне показалось, или, впуская меня внутрь, Володя воровато выглянул в глазок? Куда поставить обувь — куда деть куртку — проходи по коридору направо: все толкотно, понятно, скомкано.
