Красный всадник (Уот Тайлер) - [8]
— А Джон Болл?..
— Он сказал тогда, что триста лет прошло, как Вильгельм закрепостил общины, что никогда в Англии не будет хорошей жизни, пока все имущество не станет общим, пока существуют господа. И есть смелые и честные люди, которые это понимают и готовы спросить у тех, кого мы называем лордами: по какому праву они считают себя знатнее нас? За какие заслуги? Почему они держат нас в рабстве? Не пора ли сделать общины свободными?
— Э-э!.. Зачем решать за бога? — сказал Вилль. — Раз бог постановил, что я, Вилль Грим, должен работать, и не заметил, что за это я ничего не получаю, значит, он не хотел этого замечать.
— Не знаю, как кто, а я еще во Франции проверил, что метко пущенная стрела одинаково валит с ног и крестьянина и дворянина, что у меня такие же твердые руки, как у рыцаря, — продолжал Эндрью. — Они неплохо держали лук. Наши стрелы пробивали кольчуги французов на расстоянии в тысячу футов. И пробивали совсем не потому, что нам помогали серебряные ладанки на шее…
— Скажи нам, Вилль, сколько твоих овец выбегает по утрам в поле? — задумчиво произнес Джеймс.
— Не так много. Четыре овцы и один баран.
— По теперешним временам немало. А сколько земли у тебя?
— Шесть акров. И за это я плачу шесть шиллингов в год. Да еще на осеннюю помочь[32] ставлю одного человека. А на рождество несу сеньору двух кур, на пасху — двадцать яиц…
— А кто ведет все твое хозяйство, пока ты здесь?
Вилль проглотил слюну.
— За него работает сеньор! Ведь он поработал на сеньора, — засмеялся Боб.
— Зубоскал неуемный! — огрызнулся Вилль.
— А кто заберет твоего красавца барана, если, не дай бог, тебя казнят? — спросил Эндрью.
— Все тот же сеньор, — сказал Джон Пейдж.
— И аббат, чернильная его муть! — подсказал Боб.
— Не говорите так. Священники — душа, король — голова, дворяне — руки, а крестьяне — ноги…
— Ничего себе. Какие же мы ноги? — хмыкнул пастух.
— Мы… скорее пасечники. Пасечники, которые не могут собрать мед со своих ульев. Мы мельники, за столом которых не бывает хлеба. Мы пастухи, которые никогда не едят баранины. Мы рыбаки, которые никогда не жарят рыбу… — проговорил Джеймс.
— Лошадь нашего барона пожрала мой овес на корню, а его гончая переломила хребет моей овце. Кого же винить?.. — спросил Джон Пейдж.
— Не лучше ли поговорить о чем-нибудь другом? К чему травить себя тяжкими мыслями? Еще неизвестно, кто несчастнее — страдающий от несправедливости или совершающий ее, — сказал Тоби Снейк.
Все замолчали.
— Хотите, я вам расскажу одну басню? У меня она давно вертится на языке, — предложил Боб.
— Ты расскажи, только не очень смешную. А то наш хохот разбудит стража. Угощать его будет нечем.
— Вон у Бена остался хлеб.
Старый Бен сидел по-прежнему молча. На коленях его лежал кусочек хлеба.
Боб подкрался к нему и заглянул в глаза.
— Ты меня слышишь, дружище?
— Слышу, парень. Ты ведь не только скалиться умеешь, а? Посвети-ка.
Боб отлепил от стены огарок и поднес его Бену. Тот вытянул вперед руки ладонями вверх, и все увидели уродливые багровые рубцы.
— Вот как учат всякого, кто забывает заповедь: виллан всегда виноват, а сеньор всегда прав. В ранней молодости я не знал этого. Когда мне староста выдал три мешка гнилого овса вперемешку с хорошим, я отказался сеять его на земле сеньора. Староста настаивал, и я сказал об этом управляющему. А через некоторое время сеньор подал на меня в суд: будто бы я четыре пятницы уклонялся от работ на господском поле. Как я мог доказать, что это неправда? Как я мог доказать, что староста продавал на рынке хороший овес и денежки клал в карман? На суде этот изверг кричал, что я все выдумал об овсе, чтобы отомстить ему… — Бен тыльной стороной ладони потер лоб. — Тогда решили отдать меня ордалии — суду раскаленного докрасна железа. Я должен был взять кусок железа руками и пройти с ним три шага. Я взял и прошел… Меня оправдали. Оправдали, поскольку наш священник, к которому я ходил окапывать ранет, пожалел меня. Через три дня он объявил суду, что раны удивительно быстро зажили. А какой я теперь работник? Даже с барщиной не справляюсь… Э, нет ли в том платке квинты эля
