Красный ветер - [9]

— А почему ты не спрашиваешь, какая она, эта новая жизнь?

Шарвен хотел придать своим словам и своему тону полушутливый оттенок, но ничего из этого не получилось: голос его дрогнул, и он опустил глаза.

Дождавшись, когда подошла мадам Лонгвиль с наполненными рюмками, Жанни сказала:

— Я все знаю, Арно. Знаю, может быть, даже больше, чем ты… Помнишь полковника Бертье? Того самого доблестного летчика, который с воздуха поджигал африканские хижины и расстреливал «вооруженных до зубов дикарей»? Я случайно встретилась с ним два часа назад. И он все мне выболтал. Они вышвырнули тебя из авиации, преследуя одну-единственную цель: оставшись без сантима в кармане, Жанни де Шантом приползет к своему папаше на коленях и со слезами на глазах взмолится: «Прости заблудшую дочь, отец, открой двери отчего дома, и я стану послушнее, чем самая кроткая овечка…»

— Я догадывался об этом, — сказал Шарвен.

— Какая несправедливость! — воскликнула мадам Лонгвиль.

— Несправедливость? — Жанни зло рассмеялась и до дна выпила свой коньяк. — Вы очень добры, дорогая, называя несправедливостью то, что является грязью и подлостью… Если бы ты видел, Арно, как смотрел на меня Бертье, когда говорил со мной! Будто перед ним падшая женщина, нищенка, которой бертье, шантомы и тенардье протягивают руку помощи… В конце он сказал: «Милая Жанни, если вы не станете возражать, я, как ваш давний друг, готов взять на себя обязанности посредника между вами и вашим отцом. Поверьте мне: я сумею уладить все быстро и без особого шума».

— А-ты? — спросил Шарвен.

— Я? Я у него спросила: «Скажите, мсье Бертье, вам никогда не приходилось играть роль посредника между палачом и его жертвой? Мне кажется, в этой роли вам удавалось бы улаживать дела еще быстрее… В пользу палача, конечно». Он смерил меня вот таким взглядом и бросил: «Придет время, мадемуазель де Шантом, когда вы пожалеете о только что сказанном».

5

Весь июнь и большую часть июля Шарвен тщетно пытался найти работу в какой-нибудь частной компании, где были свои самолеты. Однажды, правда, ему как будто повезло. Наткнувшись на объявление, что некий владелец парфюмерных заведений ищет лично для себя шеф-пилота, Арно сел на поезд и помчался в Марсель. Разыскав нужный адрес, он явился в богато обставленную приемную конторы парфюмерного короля. Тщедушный человечек с мордочкой хорька, к которому Шарвен обратился, сказал:

— Да, моему хозяину нужен пилот. При вас есть какие-нибудь документы? Оставьте их мне, через пару дней я сообщу вам результат.

Два дня Арно бродил по набережным Марселя, с интересом наблюдая за работой докеров. Чтобы не тратить лишних денег, обедал он в портовых харчевнях, где было намного дешевле, чем в кафе и ресторанах. Никто здесь не обращал на него особенного внимания, хотя все эти люди — докеры, матросы, веселые женщины с ярко накрашенными губами, капитаны многочисленных буксиров и лоцманы — хорошо знали друг друга, и было похоже, что тут обитает какой-то большой клан со своими укладами, привычками и никем не писанными законами. Здесь много пили дешевого кислого вина, шумели, азартно спорили, но Шарвен никогда не видел, чтобы дело хоть раз дошло до драки.

Здесь же, в одной из портовых харчевен, он узнал о событии, которое сыграло в его жизни большую роль. Он сидел за столом в шумной компании докеров, когда в харчевню ворвался оборванный мальчишка с пачкой газет в, потрепанной сумке и, размахивая развернутой газетой над головой, закричал:

— Фашистский мятеж в Испании! Республика в опасности! Бои на улицах Мадрида, Севильи, Гренады! Покупайте «Юманите»! Покупайте «Юманите»!

Шум за столом стих. И в этой напряженной тишине раздался слегка хрипловатый голос:

— Ты не врешь, Луи? Ты ничего не выдумал? Ну-ка давай сюда газету.

Мальчишка заартачился:

— Это неправильно, дядя Гаскар. Неправильно, когда один человек берет газету и читает вслух. А кто возьмет остальные?

— Ладно, малыш. Давай клади на стол всю пачку, пусть каждый возьмет по газете и заплатит деньги.

На первой полосе под крупным заголовком «Фашистский мятеж в Испании» газета французских коммунистов писала о начавшейся гражданской войне за Пиренеями. Бои между поднявшими мятеж фашистами и оставшимися верными республике войсками шли во многих районах Испании. Рабочий класс Мадрида строил на улицах баррикады, кровь уже лилась в Севилье, Гренаде, Ла Корунье, в Кадисе, в Овьедо…

Долго в харчевне никто не произносил ни слова. Слышалось лишь какое-то бормотание да кое-где глухой, подавленный вздох… А потом тишина будто сразу взорвалась, будто все, что люди с трудом в себе сдерживали, прорвалось наружу. Кто-то кричал:

— Палачи! Они залили кровью Абиссинию, теперь — Испания!

Моряк, сорвав с головы форменную фуражку и зажав ее в руке, густым басом бросил отрывистые, точно обрубленные, фразы:

— Фашисты зальют кровью весь мир… Если их не поставить на колени… Если их не уничтожить, как чумных крыс!.. Скажи, Гаскар, что ты об этом думаешь? По-твоему, они, когда придет время, не проглотят Францию? Проглотят, как устрицу!

Шарвен привстал и взглянул на человека, которого все, звали Гаскар. Наверное, он занимал здесь особое положение — Шарвен почувствовал это по тому, как люди смотрели на докера, ожидая его ответа.