Красный ветер - [35]

И вдруг в наушниках шлемофона Андрей услышал, как комбриг Ривадин глубоко вздохнул и голосом, в котором, как показалось Андрею, была затаенная грусть, тихо проговорил:

— Вот так бы и нам летать… Чтобы была такая же красота и гармония… Или нам этого не дано, а, Денисов?

Андрей промолчал. Он ожидал от комбрига любых других слов, но только не этих. А комбриг продолжал, теперь точно разговаривая с самим собой, точно додумывая какую-то давнюю свою думу:

— «Нам разум дал стальные руки — крылья, а вместо сердца — пламенный мотор!..» Вместо сердца — пламенный мотор… — Протянул руку, тронул Андрея за плечо и неожиданно спросил: — Слушай, Денисов, хорошо это или плохо, что вместо сердца — мотор? Даже если он трижды пламенный-распламенный?

— Плохо это, товарищ комбриг, — искренне сказал Андрей. — Никакому мотору сердца не заменить.

— Вот-вот…

Ривадин покрутил головой, разыскивая орла. Но того уже не было: или скрылся за облаком, или, приметив добычу, камнем упал на землю. И тогда комбриг сказал:

— Летать ты, Денисов, умеешь, но… Попробуй по-другому. Душу, душу вкладывай в машину, она это поймет. Или не сможешь?

— Смогу, товарищ комбриг. — И тут же поправился: — Думаю, что смогу.

— Вот и давай. Все сначала… И знаешь что? Давай-ка попробуй почувствовать себя так, будто ты в машине один: никто тебя не проверяет, никто не контролирует. Ты сам хозяин положения… Ну?

— Понял вас, товарищ комбриг, — сказал Андрей.

Минуту-другую он продолжал лететь по прямой, словно привыкая к мысли, что в самолете действительно никого, кроме него самого, нет и он волен делать все, что хочет.

А комбриг молчал…

Андрей посмотрел на землю, укрытую легкой дымкой. Матово-голубая река, зелень полей и рощ, точно припудренная сталь рельсов железной дороги, клубочек пыли за всадником — все это дышало покоем, вечным миром, и все это было близким и понятным: и близким и понятным было само небо, с редкими облаками, похожими то на заснеженные горушки, то на опавшие в штиль паруса… Вот парус мелькнул перед глазами и мгновенно исчез, и Андрею показалось, будто он наполнился ветром и теперь помчится к своему далекому берегу. Прощай, парус… Млн ты хочешь, чтобы мы снова с тобой встретились? Вот сейчас, через несколько секунд?..

Он улыбнулся про себя и легко, теперь, пожалуй, и в самом деле на время забыв, что позади него сидит комбриг Ривадин, сделал боевой разворот, но облака, похожего на парус, уже не было: то ли оно растаяло, то ли, разорванное воздушным потоком от винта, клочьями разлетелось по небу.

Вслед за боевым разворотом Андрей сделал глубокий вираж, потом иммельман, бочку, глубокую восьмерку, несколько мертвых петель и снова бочку, и весь этот каскад фигур он выполнил так, что трудно было заметить даже короткую между ними паузу, выполнил с точностью и изяществом, которое присуще не столько опытным, сколько по-настоящему талантливым летчикам-истребителям.

У него действительно были великолепная координация и необыкновенная реакция, и все же не эти качества поразили комбрига — их-то, считал Ривадин, можно выработать, — а редкое чувство слитности с машиной, когда создается впечатление, будто действует единый организм и подчиняется он единому нервному центру…

Давно, давно уже Ривадин не испытывал такого удовольствия от полета и такой глубокой радости, а уж он-то летал не с одним десятком и молодых и старых летчиков, и если бы Андрей в эту минуту смог увидеть лицо комбрига, его поразила бы перемена, которая произошла: Ривадин почти по-детски улыбался, и почти по-детски счастливым было его лицо, точно вдруг исполнилась его заветная мечта…

А Андрей, переведя машину в пологую восходящую спираль, вел ее все выше и выше, оглядывая небо и караваны бредущих вдаль облаков, слегка окрашенных солнцем, и сейчас ему казалось, что летит он уже вне времени: вокруг — вечность, безграничная и беспредельная, как сама вселенная. У него было такое ощущение, словно эта беспредельность вошла в его сердце и он растворился в ней, став частью и вселенной, и этой окружающей красоты, наполненной великим счастьем жизни.

«Да ведь и жизнь, — внезапно подумал он, — жизнь человека удивительно похожа на восходящую спираль! Дни, месяцы, годы — ее витки, иногда круче, иногда положе, но ни одной остановки, выше и выше, пока не умолкнет сердце…»

— Ну что ж, поехали потихоньку домой, — мягко сказал Ривадин. И добавил: — Поехали, сынок!

Потом Андрей рассказывал:

— Он так и добавил: «Поехали, сынок».

— Ривадин? — Не верили Андрею. — Комбриг Ривадин?.. Шарик, по которому мы ходим-бродим, скорее к черту сорвется со своей оси, чем комбриг Ривадин назовет кого-нибудь сынком. У него ж вместо души — осколок айсберга, приплывшего из Ледовитого океана, понял?

— Вы не знаете комбрига Ривадина! — улыбнулся Андрей. — Это ж человек! Человек, понятно?!

Когда Андрей зарулил на стоянку, Ривадин первым выбрался из самолета и быстро пошел на КП. О чем он там говорил с командиром эскадрильи, Андрей слышать не мог, но вот к нему подбежал дежурный по старту курсант и крикнул:

— Давай быстро к комбригу! Небось, навертел там, шляпа!

Не доходя двух-трех шагов до стоявшего на КП комбрига, Андрей отрапортовал: