Красный терминатор. Дорога как судьба - [45]

— Бывает, — сказал Назаров. — Меня в шестнадцатом году свела судьба с поручиком Бальдуром Сергеевичем. Говорил, что родители назвали его так из любви к норвежскому писателю — фамилию забыл. Нелегко ему приходилось: солдаты, кто пообразованней, за немца принимали, а кто поглупей — обращались «Балда Сергеевич».

Минут пять они шли молча. Разговоры об именах и родителях навеяли Федору воспоминания о его детстве, то бишь о детстве Алексея. А он своих родителей не то что не помнил, не знал даже. Он был детдомовский, самый что ни на есть подкидыш. Так что именем своим был обязан не отцу, не матери, а, наверное, какой-то советской тете, записавшей его в книгу приема брошенных детей под первым пришедшим ей в голову именем. Хорошо, что той не пришло в голову что-нибудь вроде Акакия или Кшиштофа. Тогда бы в детдоме ему проходу не давали, изводя насмешками и подколками.

Потом Назаров обратился к спутнику:

— Мы должны договориться, кем представимся собутыльникам. Предложения есть?

— Давайте, Федор Иванович, назовемся комиссарами из Москвы. Мол, приехали инкогнито Чеку проверять и прочие учреждения.

— «Инкогнито», говоришь? И как это?

— Ну это когда приехал в своем чине, а его скрываешь, чтобы ревизируемый субъект в смущение привести.

— Так, товарищ Раков, не годится. Уголовный элемент, как услышит слово «комиссар», так разве что из окон от нас не сиганет. Надо чего попроще. Пусть мы будем слугами старой барыни, что попросила нас родне в Москву драгоценности отправить, и мы через этот городок возвращаемся. Усердствовать не надо, пусть бандиты решат, будто мы хотим золото себе взять. Лишь бы клюнули.

— Замечательно придумали, товарищ Назаров, — сказал Марсель Прохорович и прибавил шагу, так как за спутником, идущим как на военном марше, угнаться было нелегко.

Вечерние улицы Монастырска, как всегда, выглядели пусто. Местные жители, не находя под вечер интересных занятий, расходились по домам. Лишь откуда-то доносилась треснутая гармошка — молодежь гуляла.

Внезапно Марсель Прохорович встрепенулся, как заяц, услышавший собачий лай, и спрятался за огромную липу, росшую на углу улиц Грязной и Прогонной.

Назаров остановился в удивлении и на всякий случай положил ладонь на рукоять маузера. Из-за угла выскочила пролетка. В ней сидел почтенный господин в добротном жилете, погруженный в грустные думы. Конь был резвый, поэтому самый лучший в городе Монастырске экипаж скрылся из виду уже через минуту.

Марсель Прохорович вышел из-за дерева.

— Ты чего с ним не поделил? — спросил Назаров. Марсель Прохорович оглянулся по сторонам, хотя было очевидно, что вокруг никого, и торопливо зашагал по дороге. Минут через десять он решил прервать молчание и вполголоса сказал Назарову:

— Серьезное дело, Федор Иванович. Я могу с вами проявить откровенность, только ежели вы Христом-Богом пообещаете сохранить мою тайну. Я вашей революционной преданности доверяю полностью, но в Москве товарищи мне приказали быть осторожным даже с самыми надежными из надежных.

Назаров кивнул, и Марсель Прохорович продолжил:

— Это владелец городской бани Ипполит Щукогонов. Он советскую власть моет без платы, поэтому местный совет постановил: заведение не национализировать. Но в Москве стало известно, что в этом заведении по ночам подозрительные люди парятся. Говорят, бывшие министры Временного правительства.

— В таком случае местная баня и вправду шикарная, если они из Петрограда сюда приехали хлестаться вениками. Так, отставить разговор о министрах, уже к кабачку подходим.

И действительно, в конце проулка показалось двухэтажное покосившиеся здание «Красного кабачка».

* * *

«Красный кабачок» появился в Монастырске в те времена, когда до города дошли слухи, будто такая корчма есть и под столичным Петербургом, и там гусары играют в карты, а наигравшись, рубят друг друга палашами спьяну. Нашелся умник, открывший и в Монастырске веселое заведение с таким же названием. Никаких гвардейцев в уездном городишке отродясь не водилось. Однако у кабачка скоро появилась своя слава: говорили, что те, кому надо было обсудить важное дело, подальше от посторонних глаз, могли встретиться именно в этом окраинном трактире. А так как вокруг городской ярмарки постоянно крутился различный темный люд, поводов для встреч хватало.

Теперь городская торговля замерла. Хозяин заведения, правда, защитил себя от революционных напастей простым способом: обновил вывеску и украсил ее красным флагом. Товарищ Копылов из губкома посмеялся над этой бутафорией, но ресторанчик не тронул. Так вот и стоял «Красный кабачок» под красным знаменем, в угрюмой тишине, ибо сухой закон в России ввел еще царь Николай, а ни Керенский, ни большевики его не отменили.

В большом зале хлебали щи несколько мужиков, возвращавшихся домой после скудной торговли. Резалась в дурака ватага несознательных пролетариев с кожевенного заводика, а оставшийся без привычных клиентов парикмахер с горя гонял чаи в компании отставного купеческого приказчика.

Однако двум новым посетителям чая было явно мало. Об этом они сказали половому, подошедшему к ним с традиционным белым полотенцем, перекинутым через плечо.